Теренс Уайт - Слон и кенгуру

Когда они скрылись из виду, миссис О’Каллахан сказала:

— А я… ключи нашла.

— Где? — спросил Микки.

— У себя… в кармане.

Словно вальсируя, они миновали Северную Стену и выплыли ко входу в Док Большого Канала. Сквозь пелену дождя начали проступать очертания не зажженных маяков, справа потянулась вровень с водой Пиджин-Хаус-роуд. Карантинный госпиталь, Водоотливная станция, Спасательная станция, дымящие трубы самого Пиджин-Хауса, Главная электростанция — все попрощались с ними, и надолго.

Мистер Уайт спросил:

— Вы видели… всех этих людей?

— Они в нас… стреляли.

— Глупости.

Слева закачались два бакена, справа вытянулся бесконечный мол Пулбегова маяка. Они почти уже вышли в море, весьма неспокойное.

— Зачем им было… стрелять?

— Наверное… мы что-то не так сделали.

— Если они стреляли, — с трудом произнес мистер Уайт, поднимая слабой рукой воротник, чтобы защититься от дождя, — то, должно быть, друг в друга. Наверное, у них революция. Они ее каждый год устраивают… ближе к Пасхе.

Рев многочисленной толпы за их спинами стих, обратившись в глухое гудение. Капли дождя, падая вокруг в воду, поднимали из нее миллионы шахматных пешек.

— Они, должно быть… видели нас?

Ответа не последовало.

— Глядишь… и лодку вышлют.

Молчание.

Между Пулбегом и Северным Быком легко засветилось море.

Бочки вынесло из гавани и перед мореплавателями открылся, как горный хребет, схожий с самим Потопом, чужой, чудесный, шумный, щедрый, широкий, грубый, заливший земные впадины, омытый дождем, гремящий гравием, исполненный движения соленый океан; сизовато-серая, внезапная, уродливая поверхность, покрытая беспрепятственно ходящими вершинами и провалами, мощными, многошумными, скорыми на расправу, обильными рыбой волнами; и гул огромного простора, и буйный гам его, и грубый гомон морских чудовищ неслись отовсюду, неотвратимые и гнетущие.

Весла ученики мистера Уайта растеряли, еще когда их рвало.

Речное течение сникло. И теперь уже морское несло путешественников по Ирландскому океану на юг. Они возносились, словно священные жертвы, к небесам и рушились вниз, вниз, в пропасти. Птицы морские, летя над водой, исчезали за гребнями и появлялись снова, и наблюдать за ними было мучительно. Прямые линии их полета подчеркивались изгибами волн.

Миссис О’Каллахан сказала:

— Она наверное… особая птица. Вроде пеммикана.

— Кто — она?

— Дух Святой.

Микки горестно заявил:

— Эти забулдыги. Они под нее только деньги выпрашивают.

— Микки!

— На Пасху им фунт подай, на Сретенье подай, на Холлуин подай и на Рождество тоже.

Он посмотрел за край бочки и с тревогой добавил:

— О, Госпди! Эти волны, они к нам идут?

— Похоже.

— Нам же их не одолеть нипочем.

— Нет.

— Так мы утопнем.

— Да.

— Ктооооо…

Миссис О’Каллахан начала читать покаянную молитву.

Оглянувшись, можно было увидеть, что братья и сестры Филомены вытащили откуда-то двадцать три цветных шейных платка, принадлежавших некогда мистеру Уайту, и машут ими гребню надвигающейся волны. А поднявшись на этот гребень, можно было увидеть и причину их поведения.

Таковую составлял почтовый пароход англичан, завершавший под обычным его дымным плюмажем ежедневный вояж из Холихеда в Дублин.

Миссис О’Каллахан замахала ключами.

Мистер Уайт и взглянуть в сторону судна не пожелал:

— Они нас не увидят.

Трудно поверить, но пароход развернулся и, сбавляя ход, направился к ним. И подошел совсем близко. Стоявшие вдоль его поручней люди принялись бросать морестранникам спасательные пояса: опасные, вообще говоря, метательные снаряды, капитан парохода, боявшийся их лишиться, сильно кричал, протестуя. С борта спустили на скрежещущих блоках шлюпку, впервые на памяти не одного поколения покинувшую насиженное место. Матросы, чем-то отдаленно похожие на проводников железной дороги, что для морского рейса в Ирландию даже и странно, судя по всему, удивились, увидев, что она держится на плаву. Крутой борт парохода навис над мореходами и они, поняв, что спасение близко, принялись один за другим падать в обмороки. Пассажиры, сочувствуя страдальцам, также швыряли им всякое — кто веревки, бухты коих удалось отыскать на палубе, кто пожарные ведра. Те же, кто с опозданием вышел из пароходного бара, швыряли бутылки. Многие щелкали фотоаппаратами. Официантки сооружали носилки, наполняли стеклянные банки горячей водой, готовили жидкую кашицу. В признанную пригодной к плаванию спасательную шлюпку, спустилась команда гребцов, которые отвязали ее от шлюп-балки и направили к терпящим бедствие. Мускулистые спасатели ласковыми руками извлекали несчастных из кадок и ванночек и через планшир передавали наверх. А там их уводили, — со свисавшими на грудь головами и лицами, как у покойников, — по палубе, и руки каждого держали на своих плечах двое матросов. Они были спасены и, до некоторой степени, благодарны. Их отпаивали ромом. Даже дождь и тот стал стихать.