Теренс Уайт - Слон и кенгуру

Однако мистер Уайт на уловки ее не поддался.

— Ну вот, миссис О’Каллахан, пойдемте на лужайку, я покажу вам, как ищут лозой воду.

— Там вроде как дождь собирается.

— Нет, не собирается. Пойдемте. Дело совсем простое.

— Мои туфли…

— Трава суха.

— Может, оно подождет до завтра, тогда и свету больше будет?

— Нет-нет-нет. У нас на все не больше минуты уйдет. Это может сделать кто угодно, просто не каждый знает — как.

Ко всему, что касается обучению каким-либо новшествам, миссис О’Каллахан питала роковую слабость, которая теперь на нее и нашла, — миссис О’Каллахан всегда удавалось загипнотизировать себя верой в то, что ничего у нее не получится.

Один из самых ужасных вечеров, когда-либо проведенных ими в Беркстауне, выпал на их долю несколько лет назад, когда мистер Уайт, в то время еще новичок в здешних краях, затеял показывать фокусы. Знал он всего лишь четыре, самых простых. К примеру, он зажимал в ладонях авторучку, держа ее большими и указательными пальцами. А затем быстро повернув кисти, показывал, что ручка где была, там и осталась, а вот большие пальцы смотрят теперь вниз. Чтобы уверить О’Каллаханов в сложности проделанного трюка, пришлось сказать им, что он «пропихнул большие пальцы сквозь ручку». А поскольку они в любом случае не имели понятия, для какого дьявола эта самая ручка нужна, и более того, безоговорочно поверили, что пальцы он сквозь нее пропихнул , как им и было сказано, положение складывалось все более и более нереальное, тем паче, что мистер Уайт попытался обучить миссис О’Каллахан проделывать то же самое самостоятельно. Для начала он показал ей все намного медленнее, чтобы она поняла суть трюка. Затем еще медленнее, раз в двадцать-тридцать. Исполнившись упрямства и решимости позабавить своих хозяев, научить чему-то новому, облагородить их умы, он сунул чертову ручку в ладони миссис О’Каллахан и, сжав их своими, стал вертеть ее пальцы так и этак, стараясь, чтобы она все поняла. Однако миссис О’Каллахан, не ведавшая, как ей исполнить фокус, — прежде всего потому, что она совершенно не понимала, в чем он состоит, да еще и впала в характерное для нее гипнотическое состояние, — только потела. Капли пота, собираясь в ее бровях, скатывались по сторонам носа, а мистер Уайт, рассыпая кошмарные шуточки, выкручивал ей запястья и вывихивал пальцы, объясняя, как все это просто. Время от времени, он останавливался, отдувался, отхлебывал для восстановления сил виски и снова бросался в бой. И сталкивался со все новыми и новыми затруднениями. Стало очевидным, что хоть миссис О’Каллахан и умеет отличить правую руку от левой — в том смысле, что одна приделана к ней с одной стороны, а другая с другой (впрочем, она быстро утрачивала и это умение), точно сказать, где из них какая, ей, когда она волновалась, становилось не по силам. Судя по всему, у нее имелось на сей счет некоторое мнемоническое правило, вроде того, что позволяет сухопутному человеку отличать правый борт корабля от левого, однако в напряженные минуты, она его забывала, а это, естественно, препятствовало изучению ею искусства, именуемого «ловкостью рук». Борения их продолжались час за часом, ночь казалась обоим нескончаемой, мистер Уайт становился с каждой минутой все более пьяным и нерассудительным, миссис О’Каллахан, покрытая смесью пота и чернил, наполовину лишилась разумения и впала в окончательный ужас, — и оба с умопомрачительной скоростью перескакивали с одного из четырех фокусов на другой, пытаясь найти хотя бы один, которому он сможет ее обучить, но тщетно. Он уже объяснил, что пальцев сквозь ручку не пропихивал, и это запутало миссис О’Каллахан до того, что она утратила веру во все, что мистер Уайт говорил ей о фокусах. Они стояли друг против дружки, точно некий объект и его отражение в зеркале, грубо манипулируя пробками, спичками и авторучками — всем, что участвовало в фокусах мистера Уайта, и когда он видел в ней отражение, а она в нем объект, миссис О’Каллахан поднимала левую руку, если он поднимал правую, а стоило ему назначить ее объектом, она с не меньшей быстротой расставалась с прежними представлениями и определяла его в отражения. И все твердила о том, какая она глупая, и какие мистер Уайт творит чудеса, и какая у него голова, и кто бы в такое поверил? Она обливалась потом и роняла все на пол, и путалась в собственных пальцах, и хохотала безумно и примирительно, как некая пожилая Офелия, у которой отбирают розмарин, рожь, спички, пробки и авторучки. А державший сторону мистера Уайта Микки гневно вопрошал, почему она не делает, как ей велит джинтельмен, и не пропихивает пальцы сквозь ручку? Внезапно — как странно комедии нашего мира переходят в трагедии — мистер Уайт увидел, что руки ее трясутся. Бедные, длинные, красные пальцы, отскребшие за столькие годы столько кухонных столов и все без толку, дрожали от страха, страдания и унижения. Еще минута, и она заплакала бы.