Юханнес Трап-Мейер - Смерть Анакреона

Лалла Кобру должна была ехать в карете камергера Лино, им было по пути. Она жила на аллее Бюгдё. Они вместе покинули тепло гостеприимно освещенного дома и вышли в сентябрьскую ночь. Дул ветер. Дебриц жил на улице Парквейен, недалеко от королевского замка. Листва с деревьев в парке кружила по тротуару, угрожающе шелестя по брусчатке. Они стояли, все еще находясь в плену праздничного настроения, и вдыхали прохладу ночи. И Вильгельм Лино рядом с молодой женщиной! Может быть, это был его единственный и последний праздник в жизни… В нем вспыхнул лучик надежды, который тотчас же погас в мучительном порыве раскаяния. Они сели в карету, карета быстро покатила и остановилась перед домом на аллее Бюгдё, где Лалла Кобру снимала квартиру. Он помог ей выйти из кареты. Пока они ехали, они почти не говорили, почти не обменялись ни словом. И сейчас они снова стояли и слушали осенний вой ветра, молчали. Напряжение росло. Поздняя ночь, нечто ранимое, тоскливое, кровоточащее…

Мимо прошел общий знакомый. Лино тотчас же поспешил сказать: «Сожалею, фру, что люди видели нас вместе в столь поздний час!»

Он выглядел таким беспомощным и подавленным, что она непроизвольно почувствовала к нему сострадание: «Почему, мой дорогой камергер, что вы хотите этим сказать?» Он не ответил, как будто не слышал ее слов, и она продолжала: «Заверяю вас, камергер Лино, у меня было много друзей-мужчин, но никогда мне не было так спокойно, как сейчас с вами. Мне кажется, будто я нахожусь за каменной стеной».

Она стояла и держала его руку в своей, как бы прощаясь, и она поняла, что ее слова обрадовали его, словно электрический ток прошел по его руке. Не нашедшее выхода буйство празднества неожиданно прорвалось в ней, и она сказала: «Поднимемся ко мне и выпьем вина, камергер, поболтаем немного».

Ему сразу припомнились многие подобного рода ночные приглашения былых дней. Он пребывал в нерешительности, не знал, что думать и что делать, вновь затеплилась надежда. Ей же показалось, что он был как бы расстроен, когда сказал «да». Он велел кучеру ехать домой.

Он поднимался по лестнице осторожно, стараясь по возможности не шуметь. В прихожей он был неловок, и она помогла ему снять пальто и бросила его на вешалку, сняла шляпу и швырнула ее наверх: «Вот так!» Было темно, она приложила палец к губам и прошептала: «Ш-ш-ш-ш-ш». Он окончательно растерялся, но она взяла его за руку и повела за собой, в коридоре, однако, остановилась. Двери в одну из комнат были открыты, там виднелись детские кроватки.

Она отпустила его руку и вошла в комнату.

Она стояла возле одной кроватки, там лежал ее любимый ребенок, стояла, погрузившись в благоговейное раздумье… Так ведут себя обычно после вечеринок, особенно в детской. Она наклонилась к ребенку, хотела поцеловать, но, прикоснувшись губами к детской щеке, почувствовала неприятный, исходивший от нее винный запах, и она отшатнулась. Потом ей стало больно, оттого что она как бы предпочла одного ребенка другому, лежащему в другой постельке. Она подошла к кроватке, где лежала маленькая девочка, и снова погрузилась в благоговейное состояние, однако, не преминув злобно прошептать: «Не поможет, не поможет». Тут в комнату вошел Вильгельм Лино и остановился на почтительном расстоянии. Она улыбнулась ему. Его мучила совесть, его терзало сомнение насчет цели этого ночного визита!.. Но здесь, в детской, на него снизошел вдруг покой, покой вечности.

Но вот долг был исполнен, молитвенное настроение прошло. Они направились в гостиную, чтобы выпить по бокалу вина, как было договорено. Он сразу же стал искать фотографию покойного мужа, ведь в квартире каждой вдовы, особенно если есть дети, в гостиной над зеркалом обычно висела фотография мужа — для назидания и для запугивания, будто пучок розог.

Но фотографии не было.

Он удивился, это было для него ново. Почувствовал, однако, облегчение. Ну, а в остальном, ничего примечательного в комнате не было. Более того, все в ней было отмечено случайностью — предметы, мебель, их расстановка… И это удивило его, удивило, потому что он не ожидал именно от нее подобной небрежности. Он интуитивно понял, что ее порицали за отсутствие фотографии мужа, ибо она тем самым вела себя не как все, противостояла общественному мнению. В мыслях возник некий неясный, приблизительный, но заманчивый женский образ. Ему показалось, что он узрел в ней новый тип человека, во всяком случае совершенно незнакомый ему человеческий тип. Тишина и покой детской захлестнули его. Мысли путались. Благодарность, огромное чувство благодарности охватило его. Он переживал нечто новое, возможно, даже собственное обновление.