Арнольд Цвейг - Затишье

Зал ожидания на Брестском вокзале был битком набит солдатами. Пахло карболкой, повсюду мелькали бинты, костыли, руки в лубках. Солдаты болтали, курили, жевали бутерброды. В одном углу, под тусклой лампочкой, сидел, вытянув длинные ноги, Гейн Юргенс. Он изучал врученные ему бумажки. Игнац Науман, с тугой повязкой на левом ухе, от которой его тонкая шея казалась еще более хрупкой, сидел рядом на деревянной скамье и заглядывал в бумажки через его плечо.

— Это обо мне, — сказал он. — Дай-ка прочитать.

Его глаза медленно скользили по строчкам. Больничный писарь сменил ленту в пишущей машинке. Игнац читал: барабанная перепонка повреждена, равновесие нарушено, рекомендуется нейрологический стационар.

— Когда придет Бертин, я у него спрошу, что это значит — нейрологический стационар.

— Могу и сам тебе объяснить, — сказал Гейн. — Это нервная клиника. Им надо установить, не повредил ли тебе Клоске мозги.

— Нервная клиника, нервная клиника, — повторил Игнац дрожащим голосом. Его большие бледно-голубые глаза, поднятые вверх, беспомощно блуждали по потолку.

У писаря Бертина в рюкзаке или в портфеле всегда лежала надувная подушка величиной с носовой платок, в бело-голубых разводах по красному фону, присланная ему тещей в 1915 году, когда семья Валь убедилась, что этого брака не избежать. Поэтому он прекрасно выспался на своей деревянной скамье; сон для него всегда был лучшим средством восстановить силы после кризиса или переутомления.

Рано утром, когда они прибыли в Мервинск, он простился с Гейном Юргенсом, от всего сердца пожелал ему успешного лечения и зашагал в сумраке раннего утра — при свете еще горящих фонарей — по направлению к городку, тоскуя по стакану хорошего кофе, которым его мог бы угостить доктор Вейнбергер, но которого не получить в штабной кухне. Рядом, опираясь на сосновую палку, семенил Игнац Науман, бледный и молчаливый. Впрочем, его молчание было на руку Бертину. Возвращаясь из Брест-Литовска, он еще был мысленно с людьми, ведущими переговоры о перемирии, а значит, в данный момент — с секретарем и экспертами. Вероятно, они сидят в этот час, склонившись над картами, намечают линию фронта. С нежностью думал Бертин о своей жене Леноре, которой он подробно описал свои брестские впечатления, и о красивой сестре Софи, симпатичной, милой и не отделенной от него большим расстоянием. Ни война, ни разлука не могли заглушить в нем потребность в нежности, и связь с этими двумя столь различными, но равноценными по своему духовному облику женщинами соответствовала, как думал Бертин, многозвучной натуре художника и была неизбежным следствием хаоса, внесенного войной.

Что ему делать с Игнацем? Он взял его с собой на виллу Тамшинского, к Вольдемару Гройлиху, чтобы тот с ним познакомился, да и покормил чем-нибудь горячим. Кроме того, Бертин жаждал изюминок из рождественского пирога с новостями, полученными ночью или еще вчера под вечер.

— Идем, голубчик, — сказал он Науману II, — тебя сейчас накормят завтраком, получишь кружку кофейной бурды да хлеб с повидлом. А потом, позже, я отведу тебя к члену военного суда и оттуда в общежитие, где ты выспишься.

— Когда мне надо ехать дальше? — спросил Игнац.

— Завтра утром, — подумав, сказал Бертин. — А может, Познанский еще сегодня отпустит тебя. Но не думаю.

Вольдемар Гройлих поручил принять последние известия своему помощнику и всю ночь проспал. Он не ждал каких-либо сенсационных новостей, ведь уже известно было, что петроградцы возвратятся в Брест-Литовск. Гройлих сразу же связался по телефону с кухней, занимавшей крайний угол бокового флигеля в саду Тамшинского, попросил кофе и хлеба с повидлом для двух приезжих из Брест-Литовска — «да пощедрей, друг» — и горсть сахару. Он совсем не обращал внимания на Бертина, который принялся просматривать старые бюллетени известий, зато проявил живой интерес к Науману II. Забинтованная голова и тонкая шейка Игнаца напомнили ему почему-то крошку Мука из сказок Гауфа, хотя тот был проклят феей Крейтервейс и вовсе не имел шеи: «Пусть голова твоя торчит прямо из плеч».

Игнац Науман явно оттаял под внимательными взглядами и вопросами этого опытного педагога и пил сладкий суррогатный кофе из своей жестяной кружки, уплетая за обе щеки свежий солдатский хлеб, намазанный повидлом из фруктов четырех сортов. Сначала Игнац отвечал на вопросы Гройлиха односложно, но с каждой минутой становился разговорчивее. Он рассказал, как хорошо ему жилось в роте 1/X/20, какие там были порядочные люди, все рабочие из различных городов и местностей. А через полчаса он уже решился спросить господина унтер-офицера, не найдется ли для него здесь местечка, скажем, вестового, когда у него придет в порядок голова. Здесь, конечно, тоже есть врачи, зачем же ему ехать в Вильно в «невралический» стационар? Он попросил у Бертина свое удостоверение о переводе и протянул его унтер-офицеру. Тот прочитал бумажку без улыбки.