Владимир Торчилин - Нэцке из Сан-Франциско

— Слушай, — сказала Она, — а что если нам пойти в парк листву поснимать там у пруда? Сколько раз уже собирались. Представляешь, большую фотографию осеннего леса на стену напротив входа повесить — как красиво будет. Деревья на берегу стоят — и они же в воде отражаются: два леса, один нормальный, а другой — опрокинутый, и вокруг него вода как обрамление, а?

— Отличная идея, — согласился Он, поднимаясь. — А если там всякие любители поглазеть бродят, так нам теперь не надо ждать, пока просвет между ними поймать удастся. Пусть себе в кадр лезут — теперь все равно надолго там не задержатся. Пойдем, пощелкаем, а вечером сразу и отредактируем, чтобы никого лишнего — только лес и вода.

И Они вышли на свою охоту, аккуратно прикрыв за собой входную дверь...

2005—2006 г.

— Вопросов больше нет? — спросил хорошо знакомый ему председательствующий.

Зал, который добрых пятнадцать минут доставал его вопросами, большей частью — справедливости ради — вполне толковыми, на этот раз молчал.

— Ну, что ж, поблагодарим нашего друга Джозефа за как всегда прекрасный и стимулирующий доклад!

С этими словами председательствующий повернулся в сторону трибуны и начал аплодировать, одними глазами улыбаясь ему. Под аплодисменты зала он довольно подмигнул в ответ и стал спускаться к своему месту в первом ряду возле двух других пленарных докладчиков этой сессии.

— Этим выступлением мы исчерпали программу утреннего заседания, и час перерыва до следующей сессии я призываю вас провести за изучением стендовых сообщений, — завершил свои функции председатель.

Все потянулись к дверям. Раскланиваясь со знакомыми, вышел в коридор и он. Все шло как обычно.

Честно говоря, тем летом именно эта конференция, хоть и был он на ней одним из основных докладчиков, не была главной причиной его приезда в Сан-Франциско. Ну, или, если точнее, то была всего лишь одна из причин. В конце концов, уж чего-чего, а конференций и докладов в его жизни хватало — можно было и пропустить, тем более что уже и не мальчик без конца мотаться. Но тут как-то все сошлось — во-первых, друг его, с которым не один год отработали сначала в Союзе, а потом и в Штатах, да и вне работы немало времени вместе провели, вот уже второй год как осел именно в Сан-Франциско, а по-настоящему повидаться все времени не находилось, хотя и по телефону все время разговаривали, и через компьютер общались, но вживе оно и есть вживе, а то как, например, по телефону заметить можно, если кто пяток лишних кило набрал, да и вообще с друзями видеться надо, а не только слышаться.

Во-вторых, позвонил еще с полгода назад по его коллекционерскую душу один дилер, знакомый как раз из Сан-Франциско, и сказал, что хорошая коллекция будет в продаже как раз к лету, когда наследники умершего недавно собирателя все бумаги оформят и начнут предметы на деньги менять (оно, конечно, и правильно, что, сколько ни таятся хорошие вещи в чьем-то дому, бывает даже, что не одно поколение, а все равно рано или поздно на рынке оказываются, поддерживая вечный оборот антиквариата в природе), так вот в этой коллекции, хотя большинство вещей и не входят в область его интересов, есть штук двадцать первоклассных нэцке, и именно этот дилер их будет реализовывать. Так что если он летом сумеет в Сан-Франциско объявиться, то наверняка что-то для себя подберет, да и цены по старому знакомству будут в пределах разумного.

Тут он, конечно, стойку сразу сделал. Хотя когда-то кто бы мог подумать... То есть он всю жизнь что-то такое собирал, но с годами на россике остановился, все больше небольшие масл а из того, что на Западе русским импрессионизмом называют. Даже кое-что с собой в Америку удалось увезти. Остальное уже там добавлял, благо в Штатах, как в Греции, все есть. Вот именно поэтому еще и эти нэцке теперь добавились. Много лет назад — он уже и не помнил как давно, мальчишкой еще — читал он рыбаковские «Каникулы Кроша», где вся интрига (по крайней мере, как ему помнилось) разворачивалась вокруг нэцке, японских миниатюрных штуковин самого разнообразного вида, и так они почему-то его заинтересовали, что даже через какую-то приятельницу жившего в Ленинграде старшего брата в эрмитажные запасники прорвался, чтобы их там как следует в натуральном виде посмотреть, и прямо влюбился. Да только толку что — на российском рынке их не было. И хоть и спрашивал он периодически про них в московских и ленинградских комиссионках, но даже в тех, где его хорошо знали, посматривали на него как на блаженного, — нашел чем интересоваться, если их по штуке в десять лет попадается, и то больше новоделы. Так с мечтой и расстался. Но, как выяснилось, не навсегда. Как в Америке поселился и укоренился, так и стал по старой российской привычке по антикварным магазинам, да еще и по почти неведомым на ту пору дома аукционам регулярно прохаживаться, а там — мама родная! — этих нэцке столько, что только успевай чеки выписывать и давние желания реализовывать. Оно и неудивительно — американцы много всякой всячины из Японии навезли. А потом еще и сами японцы в Америку потекли, и тоже с семейными реликвиями. Беда только, что всяких гонконговских имитаций такое количество во всех витринах, что реликвий этих между ними и не разглядишь, если, где смотреть, не знаешь. Ну да ему учиться не впервой. Пришлось теперь уже серьезно этим заняться, по музеям походить, книжки почитать, лекции послушать, глаз понабивать, так что теперь у него пусть и невелика коллекция — всего одна полочка в шкафу со стеклянной дверцей, а на ней этой мелочи уже штук под тридцать помещается, и ни одной чтобы уж совсем барахло. Ну, разумеется, на по-настоящему редкие и от больших мастеров его доходов не хватало, но и среди вещей второго круга, что и ему по средствам, и знатокам показать не стыдно, немало действительно хороших попадалось. Вот такая приманка в придачу к встрече с другом. Так что, когда он еще и письмо получил с приглашением доклад прочитать на вполне престижной конференции, и как раз в Сан-Франциско, и как раз летом, тут уж и думать нечего было. Вот он и приехал.