Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы

Когда Отто поблагодарил и вежливо отказался, тесть сжал губы, а Соня плакала целый вечер, называя его ничтожеством. Наверное, это выражение было заимствовано. Его употребляли обитатели шикарного белого особняка, крытого темной гладкой черепицей, проклиная тот день, когда их дочь связалась с этим музыкантом из джаза и вечным студентом, который, видите ли, никак не может закончить свой юридический факультет.

— Ну, что ж, твое здоровье, тесть! Вот ты и получил свою дочь обратно. Но с помощью Отто Хагебекка тебе не удалось умножить число несчастных рабов банка. Он человек стойкий. Будь здоров!

Он поднялся и засеменил в спальню, держа недопитую бутылку пива в руке. Костюм криво висел на вешалке в шкафу. Он был в узкую полоску, широкий пиджак, карманы немного наискось с клапанами. Все по моде двухлетней давности. Да, как это, интересно, он надеется в подобном одеянии произвести впечатление на Алису Хамре, королеву гангстеров, находящуюся в розыске? Может быть, уместнее было бы надеть джинсы, свободную, небрежно расстегнутую рубашку и кожаную куртку? Он громко и угрюмо рассмеялся. Н-да, попробуй-ка найти джинсы для этого бесформенного толстяка, вес — восемьдесят восемь килограммов, рост метр 78. Ха-ха-ха. Блеск. Что говорить, он явно не Казанова. Его залысины с двух сторон в последние годы все углублялись и углублялись, пока не встретились на макушке, и, конечно же, эта потеря волосяного покрова никак не может компенсироваться усами и редкой бородкой, которые он отрастил для внушительности, чтобы придать себе более цивилизованный вид. Конечно же, нет. Ну и что, все же он несомненно обладал многими другими важными качествами, и вот сейчас, находясь под влиянием пива, в блаженном оптимистическом, радужном состоянии, он приходил к убеждению, что и она эти качества заметила. Стоит припомнить только, ведь она была такой любезной, милой и доверчивой, когда пыталась запудрить ему мозги о том, что ее работа якобы тоже связана с почтовым ведомством. Она прекрасно приняла и с удовольствием выслушала всю его глупую витиеватую болтовню, сущность которой содержала в себе просто комплимент ее внешности. И несмотря на ее солнечные очки между ними установился контакт. Это абсолютно точно. И на это он и рассчитывал сегодня вечером.

— Да, а где же мой второй ботинок?

Отставив недопитую бутылку пива в сторону, он принялся шарить под кроватью, но вместо ботинка нащупал детскую игрушку своего сына. Вот неожиданная находка!

Он поднялся на ноги и стал с изумлением рассматривать деревянную лодочку на колесах, на ней было четыре цилиндрических углубления, куда предполагалось вставлять матросов — четыре цилиндрические фигурки разных цветов — голова-шарик, а на ней — бескозырка. Лодочка с моряками была заброшена — она не выдержала конкуренции с заводной автодорогой и подъемным краном. Эта игрушка была еще из тех времен, когда сын был маленьким чудом. Его сын Пер Хельге, которого отняли у него еще при крещении, дав ему по настоянию Сони и ее мамаши двойное имя в честь обоих дедушек. Обоих дедушек с Сониной стороны. С ее стороны.

Он подошел к окну, стоя здесь, он часто подолгу думал о сыне. Это окно выходило на задний двор, типичный серландский дворик за домом, небольшой «колодец» между соседскими заборами и нависшим горным склоном, поросшим кустарником, каменистый, а там, выше, и находился тот предполагаемый строительный участок с великолепным видом, от которого он отказался. В уголке между стенкой гаража и склоном горы располагалась площадка для игр сына. Здесь еще кое-что напоминало о нем. Валялись побуревшие и выцветшие останки от разных машин. Здесь он впервые начал копаться совочком в песке, а они с Соней по очереди не сводили с него глаз: не дай бог, отойдет куда-нибудь в сторону. От звука каждого проезжающего мимо по шоссе автомобиля семейство в квартире при почте содрогалось от страха. Все это было, когда Пер Хельге был малышом, маленьким чудом. Еще до того, как он начал посещать «христианский» детский сад, где научился ругаться нехорошими словами и спрашивать, сколько получает папа и почему у них такая плохая машина — всего-навсего «Фольксваген», а не какая-нибудь другая. Он прекрасно помнил сына в раннем возрасте, когда тот еще только учился ходить (не умел ходить и только ползал). Это был еще такой маленький, несформировавшийся комочек, и Отто мог мечтать и фантазировать сколько угодно о его будущем. Но уже очень скоро малыш стал капризным и требовательным, как и большинство единственных детей, его запросы все росли, и порой, Отто бывал озадачен и терял терпение с ребенком, который в пять лет уже называл его «толстяком».