Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы

Я был не против, но едва мог сдвинуться с места, боялся нарушить очарование нашего сближения и выставить на обозрение мучительное начало эрекции.

Мы сидели бок о бок на кровати, пытались повторить, что уже было, но не сумели и упали навзничь, лежали хихикая в таком странном положении. Мы лежали! Сбылась давнишняя мечта! И быстрее, чем предсказывал это однажды мой однокашник. Сердце бешено галопировало от ужаса, от ожидания, от беспомощности: я знал, что дальше произойдет, хотя в кинофильмах, как правило, именно на этом месте действие заканчивалось. Я высвободил руку и протянул ее вниз: к ноге, к мягкому и теплому бедру, к таинственному месту повыше колена; она не противилась, только стала дышать чаще и напряженней, будто мое осторожное прикосновение заключало в себе нечто болезненное, нечто, чего она не могла вынести. Теперь пришла моя очередь втягивать ее губы, а рука продвинулась еще немного наверх. И снова никаких возражений. Рука продолжала движение — смелее, настойчивее, быть может, продвигалась слишком быстро и зашла слишком далеко («Делай это постепенно, — советовал мой однокашник, — ты должен обмануть их, так чтоб они как бы ничего не заметили»…), потому что она начала шевелиться и беспокойно двигаться:

— Не надо, Петер…

Я раскаивался, я знал, что зашел слишком далеко, ведь нельзя вот так сразу…

— Понимаешь, у меня менструация.

Менструация? Чтобы это могло быть такое?

— Менструация?

— Да, ты же знаешь, что это!

Да, разумеется, я знал, когда немного пришел в себя. Я был сражен, посрамлен… этакий грубый и отвратительный нахал.

— Извини. Я… я не знал…

— Но это пройдет через несколько дней.

Значит, она не сердилась. Она извиняла меня. Она говорила просто и без ужимок. Это я был потрясен и испуган, да, почти до истерики.

Я слегка ослабил объятие. Опустился на локти. Смотрел на ее честное лицо, снова осторожно положил руку на грудь; интересно, как быстро привыкаешь к интимности в таких вот делах!

— Ты сказала, что тебе нужна помощь, письмо написать…

Мы должны говорить теперь о другом, найти тему, интересную и увлекательную.

— Не актуально больше, понимаешь. Я сама справлюсь. Не так уж трудно. Кроме того, я порвала с ним.

— Порвала?

— Да, я порвала с парнем, которого встретила в прошлом году в гостинице. Он написал письмо, но мне безразлично. Я ответила ему и сообщила, что у меня есть друг.

— Друг?

Я знал, на что она намекала, и вспыхнул от гордости и восторга.

— Мой друг это ты, понимаешь? Она хихикнула и спрятала лицо в выемку на моей шее. Ты был всегда моим другом!

И, помолчав, добавила:

— Но мне пора домой.

Мы еще некоторое время целовались и катались туда сюда по узкой койке.

— Наверное, ужасно, что мы занимаемся такими делами как раз в этот день…

— Ужасно, конечно!

Я радовался, потрясенный и ошеломленный. Я ликовал, ликовал гордостью победителя. Ведь почти стал мужчиной!

Но вечером я опять превратился в статиста в драматической сцене между двумя людьми. Ведро с молоком стояло на кухонной стойке. Оно было вызовом, провокацией, причиной молчания и недомолвок в доме. Пока она, не вытерпев, спросила:

— Чего не идешь?

— Ты же знаешь, молоко для малышки… — В голосе его слышалось возмущение и усталость.

— Ты хотя бы подумал, что другие скажут, особенно в такой-то день, как сегодня. Мы же Марию… — На ее лице появился ужас, словно окна распахнулись, и уютная кухня наполнилась вдруг холодом небытия… — Марию, ведь, похоронили сегодня.

— Кто скажет? Бабы сплетницы в деревне?

— Нет, есть еще и другие… — прошептала она почти неслышно со слезами на глазах, однако быстро овладела собой.

Симптомы начинавшейся драмы были налицо. Но она взяла себя в руки:

— Ты! — закричала она вдруг, так что мы оба вздрогнули. — Ты думаешь, что недостаточно у нас несчастья?

Это было обвинение, открытое и гневное! Теперь разверзлась бездна, сейчас стены и крыша обрушатся и раздавят нас! Гибель неминуема! Но он отпарировал ей:

— Я думаю, что ты нисколько не лучше меня, в несчастьях нашего дома ты тоже виновна, — ответил он возмущенно и гневно посмотрел на нее. Она застонала и побрела к дверям.

В кухне остались я и он. Внешне нельзя было сказать, что он только что прогнал свою жену. Он умел владеть собой. Контроль, самое важное в мире качество. Вот и я держал себя под контролем, когда сжимал мягкие груди Герды и когда соблазнял ее. Да, я проявил редкое самообладание. От этой мысли стало приятно. Но что моя воздержанность по сравнению с тем, что произошло сейчас на кухне?