Энтони Дорр - Собиратель ракушек

Что же он собирался проглотить? Неужели Гризельда готовилась выкатить на сцену какую-нибудь устрашающую металлическую трапезу – бензопилу? офисное кресло? В газетах сообщалось, что он съел газонокосилку и проглотил крыло от «сессны». Возможно ли такое? Что сейчас окажется у него на тарелке? Гвоздь? Бритвенное лезвие? Канцелярская кнопка? Не для того же мы выложили по двадцать пять баксов, чтобы сидеть в тесноте и смотреть, как тщедушный человечек будет глотать кнопку. Менеджер заявил, что на месте Дака потребовал бы возврата денег, если свояченица в ближайшие десять минут не вернется на сцену.

Поедатель металла, сидя с повязанной вокруг шеи салфеткой, хранил невозмутимость. Наконец он сжал в своих розовых кулачках нож и вилку. Ткнул их острыми концами в столешницу, словно капризный ребенок в ожидании ужина. А потом с непринужденной уверенностью, которая выглядела почти отталкивающей, просунул нож себе в горло и закрыл рот. С бодрым видом он как ни в чем не бывало уставился на зрителей; некоторые вообще ничего не заметили и только теперь начали крутить головами, потому что братья или дядья дергали их за рукава. На губах пожирателя мелькнула тень улыбки. На всем его теле двигался только кадык. Он странно дергался вверх-вниз и из стороны в сторону, как сердитая жилистая мартышка, привязанная за одну ногу.

Настал черед вилки; ее пришлось подправить легким толчком. Глотая вилку, он даже не повел плечами и лишь отчаянно напряг горло, а сам тем временем сложил тарелку вчетверо, положил в рот и подтолкнул одним пальцем. Кадык дернулся, сократился, забился. Но через полминуты вернулся в прежнее спокойное состояние. Тщедушный пожиратель металла развязал салфетку, промокнул уголки рта, поднялся из-за стола и поклонился. Салфетку он бросил в публику.

Аплодисменты начались исподволь: сперва хлопнули в ладоши менеджер и его соседи, потом присоединились остальные, и вскоре мы стали просто сходить с ума, свистеть, улюлюкать и топать каблуками. Нет, каково? – кричал менеджер. Нет, каково, а?

Когда овации стали утихать, на сцену высыпали трое здоровенных мужиков в поясах с инструментами, подняли стол и оттащили его за кулисы. Аплодисменты смолкли. Лампы верхнего света стали гаснуть одна за другой и лишь тихонько потрескивали, остывая в глухой тишине. Единственным источником света остался красный указатель выхода над дверью. Наконец вспыхнул один голубой прожектор: сноп света падал с потолка на середину сцены, где появилась высокая фигура в латах и настоящем шлеме с забралом и страусовым пером. Вспыхнул еще один прожектор, на этот раз желтый, и осветил металлоглотателя, который примостился, как щеголеватый простолюдин, подле рыцаря в доспехах. Он поднял табурет, потом опустил и сел на него лицом к публике. Из кармана пиджака вынул плотницкий молоток с круглым бойком и покрутил в ладони. Отделил от лат поножь, сложил и приплюснул молотком о сцену. Сложил еще раз и опять приплюснул. А потом засунул себе в горло и с довольным видом проглотил, не слезая со стула, – только кадык задергался как безумный. Под щитком в голубом луче обнажились плотная голень и босая ступня.

Металлоглотателю потребовалось меньше минуты, чтобы разделаться с первой поножью. Не теряя времени, он приступил ко второй. Нет, каково, а? – зашептал менеджер. Неужели это взаправду? Он стал трясти Дака за плечо. Публика смотрела как завороженная и хлопала, когда металлоглотатель отрывал бедренные щитки, а мы, сообразив, что эти толстые загорелые ноги принадлежат Гризельде, повскакали с мест, начали топать и скандировать, расплывались в улыбках от истинного наслаждения. А металлоглотатель знай делал свое дело, исступленно подгоняя каждый кусок рывками адамова яблока.

Через двадцать минут доспехи почти исчезли. Артист стоял возле табурета и нежно проталкивал в горло вторую латную перчатку. Ему оставалось съесть только шлем и массивную нагрудную пластину. Гризельда стояла (причем на протяжении всего номера), раскинув руки в стороны, ладонями кверху. Мы топали в такт движениям кадыка.

Покончив со второй перчаткой, металлоглотатель перенес табурет за спину Гризельды и взгромоздился на него ногами. Топот в зале усилился. Металлоглотатель поднял руки над своей головой и над головой Гризельды, осторожно потянул плюмаж, и страусово перо плавно опустилось на сцену. Затем, изящно выгибая запястья и пальцы, он снял с Гризельды шлем. По ее плечам рассыпались длинные рыжие волосы, и мы зашлись от восторга, завопили, засвистели. Артист слез с табурета и одним эффектным ударом расплющил шлем. Сложил, расплющил повторно. И впился в него зубами. На поглощение шлема ушла пара минут, и мы уже неистовствовали, сотрясая мощным, оглушительным ревом балки этого старого спортивного зала. Менеджер со слезами на глазах обнимал Дака. Обалдеть, что делается! – кричал он. Что делается!