Энтони Дорр - Собиратель ракушек

Хочешь знать, что ему снится? – спросила она. Ее голос эхом отозвался где-то в искореженных сучьях дерева. Охотник достал нож.

Ему снится лето. Ежевика, форель. Снится, как он чешет бока о речную гальку.

Когда они вернулись в хижину и охотник затопил камин, она сказала: вот бы залезть к нему в берлогу. Чтобы он обхватил меня лапами. А я бы притянула его к себе за уши и целовала в закрытые глаза.

Охотник смотрел, как огонь пожирает дрова. Три года он ждал этого момента. Три года мечтал о ней, глядя на огонь. Но почему-то реальность разошлась с ожиданием. Он ждал охоты, наподобие той, когда ты часами утопаешь в грязи с карабином в руках и высматриваешь голову сохатого, которая расчерчивает рогами небо. А после выстрела все стадо с шумным вздохом уносится вниз по склону. К неопределенности он не привык; другое дело, когда выстрелил, подобрал дичь – и будь доволен. Но в этот раз все обернулось иначе. Он не мог принимать никаких решений: той пули, которую можно выпустить, а можно оставить в стволе, у него не было. Пуля затерялась где-то в прошлом, когда он был на три года моложе и стоял у окна христианской церкви, прижатый к стеклу ветром или какой-то еще более могущественной силой.

Оставайся со мной, шепнул он ей и огню. На зимовку.

Брюс Мейплз все гонял соломинкой лед.

Я, кстати, декан спортивного факультета.

Да, вы упоминали.

Серьезно? Из головы вылетело. В свое время легкоатлетов тренировал. Барьеристов.

Барьеристов, задумчиво повторил охотник.

Так точно!

Охотник внимательно смотрел на собеседника. Что он здесь забыл, этот Брюс Мейплз? Какие причуды или страхи двигали им и всеми этими людьми в строгих костюмах и черных платьях? Почетный президент О’Брайен скелетом замер в углу; подходившие каждые несколько минут гости пожимали ему обе руки.

Вам, думаю, известно, обратился охотник к Мейплзу, что волки – заправские барьеристы. Иногда их преследователь доходит до того места, где следы исчезают. Просто испаряются. Как будто вся стая взобралась на дерево – и с глаз долой. А след обнаруживается метрах в десяти-двенадцати от места исчезновения. Раньше считалось, что это нечистая сила: летучие волки. На самом-то деле они не летают, а всего лишь прыгают. Совершают один грамотный, согласованный прыжок.

Брюс обводил глазами зал. Надо же, сказал он, впервые слышу.

И она осталась. Когда они впервые занялись любовью, она так кричала, что на крыше завыли койоты. Он скатился с нее весь в поту. Койоты до утра кашляли и хихикали, как заигравшиеся в саду дети, а его всю ночь мучили кошмары.

Тебе снилось три сна, и во всех ты был волком, сказала она. Ты осатанел от голода и бежал в лунном свете.

С чего она взяла? Он сам ничего такого не помнил. Вероятно, разговаривал во сне.

Температура в декабре не поднималась выше минус пятнадцати. Река замерзла, такого прежде не наблюдал даже он. В Рождественский сочельник он доехал до самой Хелены, чтобы купить Мэри фигурные коньки. А рождественским утром, укутавшись в меха, они вдвоем пошли на реку кататься. Она уцепилась за него сзади, и они заскользили сквозь голубой рассвет. Белая полоса реки растворялась где-то впереди. На ветке ухал филин и круглыми глазами смотрел в их сторону.

С Рождеством тебя, филин! – крикнула она.

Филин в ответ расправил крылья и, спорхнув с ветки, тут же исчез в чаще леса.

На расчищенной ветром излучине им попалась мертвая цапля, вмерзшая по голень в лед. Птица явно сдалась не сразу: сначала долбила клювом ледяную корку, а потом свои собственные тонкие чешуйчатые ноги. Умерла она стоя, сложив крылья и раскрыв клюв в последнем отчаянном крике. Ноги двумя тростинками прорастали сквозь льдину. Мэри упала на колени и заглянула в холодные мутные глаза.

Птицу не вернуть, мягко сказал он. Пошли дальше. Не то сама тут окоченеешь.

Нет, заупрямилась она. Сняв варежку, закрыла птице клюв. И вдруг закатила глаза.

Ничего себе, выговорила она, я ее чувствую .

Прошло несколько минут. Охотник стоял без движения и не решался торопить жену, хотя по ногам уже поднимался холод. На ветру ее голая рука посинела.

Наконец она поднялась. По ее просьбе он извлек птицу из ледового капкана, орудуя коньком, и похоронил в сугробе.

Той ночью она лежала пластом без сна. Он точно не знал, что ее тревожит, но подозревал, что и ему не дает покоя то же самое. Мертвой птице ничем не поможешь, выговорил он. Хорошо, что мы похоронили эту цаплю, но не сегодня завтра ее учует и откопает какое-нибудь зверье.