Василий Росляков - Витенька

— Ну, что там у вас, какие мнения? — не выдержал все-таки дядя Коля, обратился к Михаилу Ивановичу. Поскольку встретились первый раз после события, Михаил Иванович понял, о чем его спрашивают, но обсуждать этот вопрос с дядей Колей ему не очень хотелось, потому что в свою очередь считал этого человека недостойным для себя собеседником. Ему было приятно приходить сюда, быть здесь, просто сидеть в этом кругу, чувствовать себя над всеми, однако снисходить до серьезных разговоров с новым мужем сестры не снисходил, чтобы не становиться с ним на равную ногу. Дядя Коля, догадываясь об этом, то и дело предпринимал попытки сбить Михаила Ивановича с его высоты, снизить до себя, а снизив, доказать, что именно он, дядя Коля, а не важный его родственник стоит выше по уму и по своим понятиям о жизни. К тому же и поговорить, конечно, хотелось. Какие мнения и так далее.

— Все мы смертны, — отговорился Михаил Иванович.

— Так я и поверил тебе, — сказал дядя Коля, досадуя, что разговор не получался. Но чтобы он совсем уж не получился, Михаил Иванович, как бы окончательно возвысившись над дядей Колей, объявил:

— Слово для тоста имеет Николай Егорыч. Просим.

Дядя Коля крякнул от неожиданности, но потом завозился на месте, вроде бы и в самом деле собирался говорить. Руслица одно за другим примолкли, все повернулись в сторону дяди Коли.

— Скажу. Но сперва вот что скажу, — дядя Коля говорил сидя, держа вилку в руке. — Вот мы сидим, празднуем. Правильно празднуем? Правильно. А его уже нету, он ушел от нас. И что же? Наука отвечает так: его нету, а жизнь идет дальше. Почему? Потому что она не может останавливаться, — остановится все, каждая молекула. Поэтому сперва выпьем за ушедших и встанем. — Дядя Коля первым поднялся, за ним недружно все остальные, и Михаил Иванович в том числе. «Вставай, вставай, — думал дядя Коля, — ты у меня встанешь и слушать будешь как миленький». Выпили строго и молча. Сели снова. Дядя Коля попросил налить еще, Катерине посоветовали выпить немного пива. Она поднимала рюмку с пивом и пригубливала потихонечку. Когда сели после дяди-Колиного тоста, Катерина подошла к кровати, что-то совсем не слышно было Витька, наклонилась к нему. Что он? Ничего, спит. Катерина улыбалась.

Дядя Коля выждал и сказал дальше:

— Наука отвечает так: никакая материя никуда не уходит и ниоткуда не появляется, одна материя переливается в другую, и точка. Называется — переливание.

— Из пустого в порожнее, — опять вставил Михаил Иванович. Кто-то поддержал его коротким смешком.

— Правильно говоришь, — не сдавался дядя Коля. — Но без понятия. А почему? Потому что слова у тебя не свои, а чужие.

— Ты, Николай, или говори, или хватит уже, — одернула мужа Марья Ивановна. — Петь будем.

И правда, пора уже начать песню.

— Нет, ты погоди, Марья, — сказал дядя Коля. — Всему свое время. Нету ни пустого, ни порожнего, всего в меру. Один ушел, значит, материя убавилась, и что же? А то, что в другом месте она прибавилась. И именно в энтот же момент. Вот она где прибавилась, — дядя Коля вилкой показал через головы на спящего младенца. — В него перешла и в других таких же. Вот я и говорю: выпьем за наследника и в его обличии за всех наследников.

За столом радостно потянулись к рюмкам, зашумели.

— Нет, — сказал дядя Коля, — опять надо встать.

— Господи, людей замучил, — встала Марья Ивановна, вроде недовольная. На самом же деле ей приятно было: вон ведь как вывел Николай, не каждый сумеет. — Ну, выпили! Ну, за наследника!

Шум, звон рюмок, голосов, звяканье вилок об тарелки.

— Ну, давай, чего еще, — пробасила тетя Поля.

И Марья Ивановна вытерла рот платочком, откинула голову, так, что косички ее вздрогнули на затылке. Не хотелось стареть Марье Ивановне, она косички заплетала и губы подкрашивала. Откинула голову и запела:

Не совсем ладно, но сильно и дружно вступили все, каждый в свою меру: и Михаил Иванович, и Ольга Викторовна, разукрашивая песню своим отдельным голосом, и Борис, и Катерина, и их гости, и тетя Поля, и — так, чтобы не особо слышно было, — дядя Коля. Комната до самого потолка наполнилась плотным пением, сотрясавшим жаркий и пахучий воздух, приводившим его в упругую вибрацию. От запахов, от плотного громогласия и сотрясения Витек открыл глаза, испуганно стал вращать ими, но, кроме белого пространства, ничего не увидел и не в силах был разобраться, где он и что происходит вокруг, вздернул ручонки, пошарил ими перед собой, но теплую и сладкую материнскую грудь не нашел, пожевал губами резиновую соску, понял, что это обман, выплюнул ее и заплакал, а когда песня поднялась с новой силой, заорал изо всей мочи.