Василий Росляков - Витенька

Катерина сильнее стала раскачивать коляску, и Витек начал вылезать из нее. В глазах Катерины были эти пальчики отрубленные. Она не могла больше стоять тут, взяла Витька и не повела, как всегда, за ручку, а взяла к себе и понесла домой на руках. Ее всю трясло. И когда Борис полез к сыну с нежностями, она отстранила его, потому что почувствовала неожиданную и ничем не оправданную ненависть к мужу, даже какой-то бессознательный страх перед ним.

А старухи перешли на другие предметы, поговорили о Катерине, об ее ребенке, о том, что бочком ходить стал не от порчи какой, а от тесноты и что все это пройдет, сама Софья Алексеевна сказала.

Такого жаркого лета в Москве не только Борис, но и дядя Коля не помнили. В середине мая в горячем воздухе уже летал тополиный пух. Мертвые хватки почти непереносимой жары повторялись вплоть до самого октября. Листья свертывались в трубочку и сухо звенели даже на слабом ветру. Асфальт плыл под ногами. Нельзя было притронуться ни к перилам моста, ни к трамвайным поручням, ни к тележке с газированной водой, ни к монеткам сдачи, брошенной газировщицей или мороженщицей, — все обжигало. Во рту стоял соленый вкус пота. Жара немного отпускала лишь к вечеру, когда Борис возвращался с работы. Оставив Катерину заниматься домашними делами, он уходил с Витьком за угол дома, где стояли высокие, с темными морщинистыми стволами, вязы. Сомкнутые кроны были так высоки, что их никто не замечал, они как бы жили отдельной жизнью в высоком небе. Под вязами было душно и насорено бумажками, птичьими перьями, кое-где пробивалась сухая, как проволока, трава. В сторонке, за штакетником, сидели тихопомешанные: женщины за одной оградкой, мужчины — за другой. Они лечились трудотерапией: распутывали и сматывали в клубки цветную пряжу, потом клубки перематывали в пасмы, из которых делали новые клубки, а из новых клубков опять мотали пасмы, и так до вечера, с перерывом на обед. Лечились.

Борис никогда не подводил Витька к штакетнику. Но Витек видел их в самой больнице, когда Борис и Катерина были на работе, Лелька в школе, а у бабушки Евдокии Яковлевны как раз на это время приходилось дежурство, и она брала Витька с собой. Помешанные были для него такими же людьми, как и все другие, он охотно отзывался на их голоса, на их ненормальные, а для него — совершенно нормальные разговоры и полоумные шуточки.

Место под вязами, конечно, не самое удачное для отдыха и детского гулянья, но ничего лучшего поблизости не было, и Борис всякий раз, приходя с работы, брал Витька за руку и уводил под эти душные вязы, вручал ему красный совочек, красное ведерко, и тот, присев на корточки, начинал копать. Витек не замечал никаких неудобств, ни духоты, ни мусора, ни полуголой земли с проволочными пучками травы, напротив, он чувствовал себя наверху блаженства, потому что обожал свою работу. Еще дома, бросаясь навстречу входящему отцу, он повисал у него на шее и быстро-быстро лопотал: «Копать-копать-копать-копать». Копать. Между прочим, после «папа-мама» это было первым словом Витька. Борис радовался: «С хороших слов начинает, — говорил он Катерине. — Копать — это труд, работа. Мне нравится».

И Витек копал своим красным совочком. Насыпал песок в красное ведерко, вываливал рядом, в одну кучу, снова насыпал и снова вываливал, потом брал песок из кучи и засыпал образовавшуюся ямку. Иногда, глядя на эту работу, Борис невольно вспоминал трудотерапию, этот штакетник, эту разноцветную пряжу, клубки и пасмы, и на душе становилось как-то нехорошо. Он бросал недокуренную папироску, втаптывал ее в землю носком ботинка и присаживался к Витьку, начинал какой-нибудь разговор. О работе, например, или о муравьях, которые пыхтели рядом, торопились перетаскивать к маленьким норкам, к своим жилищам, по-видимому, очень срочный груз.

— Витек, ты у меня как муравей, хоть бы перекур устроил, что ли, вкалываешь без отдыха. Это хорошо, конечно, мне это по душе, но так ведь и вымотаться недолго, браку понаделать. Ты слышишь меня?

Витек не слышал отца, вернее, не обращал внимания на его слова, поглубже запускал в песчаную землю свой красный совок, посапывал от натуги. Борис как-то попытался привлечь к себе внимание Витька, но успеха не имел. Тогда выбрал самого сильного муравья и, держа его в пальцах, стал разговаривать с ним. Витек приостановил работу, поглядел из-под низу на отцову руку с муравьем и вдруг повелительно выкрикнул:

— Дать! Дать!

Это было вторым словом Витька, которое родилось только что. Борис осклабился от удовольствия и отстранил руку подальше, чтобы раззадорить Витька, подбить его на повторение нового слова, и Витек повторил, положив на землю совок, вытянув обе руки: