Виктор Московкин - Потомок седьмой тысячи

— Во! — оживленно сказал Грязнов, повернувшись всем телом к старшему конторщику. — Вот она, мудрость народная. — Заблестели глаза, увлажнились. — Что меня и поддерживает: крепок народ русский.

— Училище проезжаем, — напомнил конторщик.

Антип напрягся, что ответит, останавливать ли. Грязнов промолчал, и возок, разбрызгивая мокрый снег, понесся к фабричной конторе.

Внешне все выглядело как обычно: в дверях кабинета появился Лихачев, все такой же почтительный.

— Вас дожидаются представители рабочих.

— Зови, — сухо сказал Грязнов. — И чтобы без шума.

Лихачев развел руками, виновато произнес:

— Они, так сказать, несколько необычные представители… с ружьями.

Грязнов удивленно оглядел его, бледность разливалась по его суровому лицу. Ничем остальным он не выдал своего волнения, сказал равнодушно:

— С ружьями так с ружьями. Зови.

Вошли трое парней, вошли весело, не снимая шапок. За плечами винтовки, в глазах дерзость и любопытство. Красные бантики алели на тужурках.

— Чем могу служить? — холодно спросил он.

Двое глянули на третьего, кучерявого. Тот отчеканил:

— Господин директор, нам поручено доставить вас в училище. Рабочие заждались.

Чистое, румяное лицо, еще не опаленное фабричным дыханием, звонкий голос. Смотрит бесхитростно. Пожалуй, даже не понимает, что означает для Грязнова их появление, его слова.

Грязнов медлил с ответом. Рабочие хотят унизить его — хорош он будет, появись на улицах слободки под конвоем. Что это, обычная бестактность от недостатка культуры, или обдуманный расчет? Вернее всего, злой расчет, стремление показать, что революция изменила соотношение сил. Рабочие пробуют диктовать. Что ж, он попробует защищаться, опираясь на свои права. Грязнова не ошеломило известие о свержении царя, внутренне он был подготовлен к тому, что какие-то изменения должны произойти. Но насколько бы важным ни было событие, не значит, что теперь все должно перевернуться с ног на голову.

— Передайте тем, кто послал вас, что политикой я не занимаюсь. Они должны знать об этом, но раз забыли, напоминаю. На митинге мне нечего делать. Если они там говорят о фабричных делах, — пусть, их воля. У меня другое мнение: все дела производства должны решаться на производстве. — Насмешливо оглядел парней и договорил: — Надеюсь, здравый смысл подсказывает вам, как вы должны сейчас поступить. Или у вас более обширные полномочия?

Тот же кучерявый, хотя растерянность и отразилась на его молодом лице, внешне спокойно ответил:

— Мы передадим, что вы сказали.

После их ухода Грязнов пробовал заняться своими обычными делами, но ничто не шло на ум, не было охоты возиться с бумагами, отдавать распоряжения, да, собственно, никому и не нужны его распоряжения: рабочие восприняли революцию, как «делай, что хочу», — второй день фабрика не работает. Важнее сейчас самому определиться в новых условиях. Вчера он был в городе, видел ликующие толпы разного народа. В торговых рядах лавочники украсились красными лентами, вид у каждого победный. Подивился: «Эти-то чему радуются! Ждут более оживленной торговли, что ли?»

Снова появился Лихачев. Когда открывал дверь, в конторе слышались густые голоса.

— Опять к вам.

Грязнов устало посмотрел на него, скупо улыбнулся.

— Беспокойное время настало, Павел Константинович?

— Обязанность такая, — неопределенно ответил конторщик.

На этот раз пришли не юнцы с винтовками, а пожилые рабочие, большинство из которых знал в лицо. Степенно расселись на стульях, словно собрались вести долгую, обстоятельную беседу. Стоял только один, с рябым острым носом, — Родион Журавлев. Ему, как понял Грязнов, поручено вести переговоры.

— Господин Грязнов, — взволнованно и зло стал говорить Родион, — вы отказались прибыть в училище, вы, как и ранее, хотели, чтобы мы пришли к вам. Вот мы и пришли. Интересует ли вас, что решили рабочие?

— Несомненно, за два дня митингования вы многое решили, — усмехнулся Грязнов.

— Да, многое. И наверно, кое-что вам придется не по нутру.

Грязнов резко поднялся с кресла. Стоял под портретом Затрапезнова, судорога кривила лицо. Сказал резко:

— Я не позволю разговаривать со мной в таком тоне!

— Тон — дело десятое, господин директор, — ровным голосом продолжал Родион. — Рабочие очень обозлены но вас. За многие годы копились обиды. Вот тут все сидящие — представители выборного фабричного комитета (Грязнов медленным наклоном головы дал понять, что принял к сведению). Общее собрание велело передать вам: рабочие больше не хотят видеть вас на фабрике…