Виктор Московкин - Потомок седьмой тысячи

Основные черты как бы общего характера, присущего мастеровым района, позволяют раскрыть и главные особенности характера Федора Крутова — героя первых двух книг.

Ничем особым не выделяется Федор среди других. Как все, хочет знать, почему жизнь устроена несправедливо. Книжка, из-за которой попал он в тюрьму, оказалась у него случайно. Однако не случайно все же, что весь удар судьбы принял он на себя, ни на кого не сослался. Хотел жить, как все, и после тюрьмы, только еще дальше от политики, от каверзных книжек, хоть и осталась непознанной тайна несправедливости. Но он идет все же в контору фабрики как представитель рабочих, когда заявили они о своих правах. И если именно Федор постепенно становится главным вожаком, то опять-таки скорее из чувства долга, чем по уровню теоретической подготовки. Только вторая «отсидка» и работа бок о бок с «грамотными» людьми, «лицеистами», в числе которых и профессиональные революционеры, — как бы приподнимает Федора знаниями, готовностью всего себя отдать борьбе за дело рабочих. Тем еще, может быть, что друзья теперь заботятся о нем больше, чем о себе.

В характере Федора Крутова — да и Артема, Дериных, и многих других героев романа — постоянно сквозят даже самые незаметные с виду или чисто бытовые подчас черты и черточки «перекоповцев».

Не любят они жаловаться на свою судьбу (не в пример некоторым литературным героям «из народа», одевающимся поплоше, чтоб, прибеднившись, поклянчить что-то у родственников богатых), не любят и хвастать жизнью, любят жить — «как все» или «не хуже других». И по-настоящему поражает их душевная щедрость. Так нравится им сделать приятное другому, тоже приятному человеку! И — озорство, и шутка. Особенно — с близкими. Кто из «перекоповских» не таскал в корзине грибной, в мешке рыбацком кирпич или утюг, «заботливо» положенный другом!

Речь у них немногословная и прямая, открытая. Может, с шуточкой разве, с присказкой, с озорноватинкой тоже. И взгляд цепкий, подмечающий сразу, что за человек встретился, чего он стоит.

Может, и в самом деле; писателю проще было показать жизнь и судьбы «простых» людей: и радости, и горести, и труд, словно бы незаметное, обыденное подвижничество Крутовых и Дериных, любовь Марфуши Оладейниковой — чистую, как слезинка, даже в несчастьи счастливую, трепетную и безоглядную — до самой могилы на фабричном Донском кладбище… Может, проще было также создать образ «студента» Мироныча (в нем угадывается Подвойский), что слился душою с фабричными, весь устремленный к борьбе за счастье тех же Крутовых, Дериных, Оладейниковых, Соловьевых, — устремленный сквозь тюрьмы и самую смерть («Студенты — живучие….»).

Но с большой жизненной убедительностью Московкин смог показать и господ, прежде всего — инженера, впоследствии директора фабрики, Грязнова, беспощадного и хитрого, главного противника рабочих в их справедливой борьбе.

И здесь писатель не увлекся какой-либо облегченной, заданной схемой врага, буржуя. В Грязнове много привлекательного. У него недюжинный ум, глубокие технические и экономические знания (это позволяет с успехом бороться против иностранного засилия в русской промышленности, на деле доказывать спесивым дентам, что русские головы не глупее чужеземных). Он верно подмечает и проявления тупости царского чиновничьего аппарата, а наряду с этим способен восхищаться разумностью мер, принятых первым рабочим Советом на фабрике. Сочувствие вызывает он в чисто человеческих положениях, в тех «переплетах», в которые попадает по подозрению в связи со «шпионкой». Лишь действия Грязнова как сына своего класса, ревностного слуги капитала, обнаруживают в нем человека, исполненного хитрости и корысти, веками завещанной, исполненного неприязни к простому рабочему, доходящей до крайней жестокости.

Один из критиков утверждал, что образ Грязнова слабеет к концу романа. Но с этим нельзя согласиться. Тем-то и силен Грязнов как тип, что в нем — вся буржуазия тех лет. В конце романа — немощность директора перед рабочими, перед неминуемой революцией, которую чувствует он каждым нервом, хоть и не признает, хоть и горше всего ему видеть, как рушится старое, как мужик, сыплющий на пол махорку, встает впереди него. Слабость класса, а не слабость образа обнаруживается в Грязнове.

«Крах инженера», собственно, — не столько личный крах Алексея Грязнова, сколько крушение устоев, основанных на накопительстве, на эксплуатации других, и — торжество справедливого дела потомков «седьмой тысячи», дела всего рабочего люда. Таков итог романа, в котором показана схватка класса господ, заевшихся за счет других (даже лошадь господская выбирает среди пирогов самые вкусные кусочки) — схватка с классом тех, что потом своим добывают обычный хлеб. А характер Грязнова как человека и слуги капитала — он выдержан до конца. И закономерно, что верх в нем берет бессильная злоба и веками воспитанный гонор «высших» перед «низшими» вопреки красивым словам о созидании, о благе для всех.