Анатолий Соболев - Какая-то станция

В сумерках, закончив работу, Вася шел по поселку домой.

— Эй, матросик! — вдруг услышал он из одного двора. — Зайди, помоги!

Вася увидел Фросю, стоявшую возле толстого чурбака, и рядом с ней девчонку, смуглую, голенастую, в растоптанных валенках. Она дичилась, опустив длинные ресницы. Фрося же, улыбаясь, протягивала ему топор.

— Помоги наколоть дров.

— Можно, — сказал Вася и не узнал своего голоса.

Он вошел во двор, взял топор и ахнул по еловому чурбаку. Топор отскочил, как от железа, и в руках отдалось, заныло. Вася сконфузился. Не глядя на девушек, подсобрал силенок и снова ахнул по чурбаку. И опять топор резиново отскочил и чуть не задел по коленке. Вася готов был провалиться сквозь землю. Особенно неловко было перед этой вот молчаливой девчонкой в старых валенках. Стоит в сторонке, настороженно взглядывает на него исподлобья.

— Брось, — усмехнулась Фрося. — Мы сами.

— Чего звали тогда? — охрипшим от смущения голосом спросил Вася.

— А посмотреть на живого матросика. Вот она не видала еще, — кивнула Фрося на девчонку и долгим выразительным взглядом посмотрела на Васю, и Вася увидел, как в ее больших и дерзких глазах то суживаются, то расширяются черные зрачки. Как у кошки, когда она собирается прыгнуть на добычу.

— Топор тупой, — оправдывался Вася.

— Это не топор, это колун, — пояснила Фрося. — И колешь ты неправильно. Надо чуть наискосок ударять, чтоб колун по волокнам шел, а ты садишь изо всех сил прямо, вот и отскакивает. Сил-то, видать, много, да расходовать не знаешь куда.

Она погасила улыбку, а Васю кинуло в краску. Он уловил какой-то потаенный смысл этих слов.

— Ой-иньки! — всплеснула руками Фрося. — Жаром-то как полохнул, что красна девица.

Вася совсем растерялся и, не зная, как поддержать свое достоинство, полез в карман телогрейки за табаком, но, не найдя там ничего, сказал, что ему надо идти домой, что его ждут. Он поспешно распрощался с девушками (чернявая так и не подняла глаз) и быстро улепетнул со двора.

— А дорожку-то не забывай! — крикнула вслед Фрося. — Всегда будем рады.

И засмеялась так, что Васю подхлестнуло, и он прибавил шагу.

Дома он застал такую картину.

Четверо пацанов лет шести-семи сидели за столом уплетали за обе щеки хлеб с сахаром. Суптеля в одной тельняшке сидел, как добрый отец семейства, за столом и улыбался.

Умяв по куску белого хлеба, которого они, наверное, не видели всю войну и который был положен водолазам по норме питания, пацанята замерли, уставив глазенки на старшину. Суптеля выдал им по ложке сгущенного молока. Пацанята делали губы трубочкой и сосали молоко с ложечки осторожно, с интересом и недоумением. Жмурились от удовольствия и с чумазых мордашек не сходили удивленные и растерянные улыбки. Видать, они никогда не пробовали и не знали, что это такое — сгущенное молоко.

— Шкушно, — сказал востроглазый мальчонка в женской кофте с засученными рукавами. — Шкушнее меду.

Это был Митька, сын хозяйки, у которой водолазы снимали половину дома с отдельным ходом. У Митьки не хватал двух зубов впереди, и он сильно шепелявил.

— Как жидкое мороженое, — сказал Суптеля. — Ел мороженое?

— Е-ел, — протянул Митька, но по голосу чувствовалось, что врет, не ел он еще в своей шестилетней жизни мороженого.

— И я ел, — подал голос худенький мальчик с печальными темными глазами. — У меня папка живой был, он меня город возил. У меня папка веселый был, гармонист…

Звонкий поначалу голосок под конец совсем осел, огромные глаза глядели вопрошающе и грустно, будто спрашивали, где его папка, веселый гармонист.

— М-м-м. — Суптеля отвел взгляд и нахмурился. Он знал, что такое сиротство и безотцовщина, он сам вырос в детдоме и теперь, став взрослым, очень любил и жалел ребятишек, особенно сирот.

Суптеля дал пацанам еще по ложечке сгущенки.

— Ну, наелись?

— Уплотнилишь, — ответил Митька и похлопал себя по животу. — Гудит.

— Гудит ли? — усомнился Суптеля. — Ты же половину спрятал.

Митька потупил голову и прошептал потерянно:

— Это я Нюшке.

— Сестренка, что ль?

Митька кивнул.

Старшина дал ему еще кусок хлеба и тут же увидел, как завистливо загорелись глаза у других.

— Что, тоже есть сестренки?

— Не-е, — ответил мальчик с печальными глазами, — брательники.

Суптеля вздохнул и отвалил каждому по ломтю хлеба и по куску сахара.

— Нате, отнесите. Только дорогой не слопайте.

— Не-е, не слопаем, — заверили ребятишки, и замурзанные мордочки их цвели.