Борис Миллер: Под радугой (сборник)

— Солнце? Солнце, говорит он, действительно могло бы греть круглый год. Да беда в том, что лето дождливое, а зимой дуют ветры, и такие морозы, каких у нас, на Украине, никогда не бывает — до пятидесяти градусов…

— До пятидесяти градусов!

— Вот вам и зима, и лето, и золотые горы… — закончила Лия, выразительно глянув на Полю.

Поля пожала плечами. Собралась уже уходить, но вдруг остановилась:

— Не правда ли, вы тогда не поверили тому, что рассказывал докладчик в очках, из Москвы?

— Я вам сразу же сказала…

— Ну вот… А я вашему знакомому не верю, совсем не верю… Передайте ему, пожалуйста, от моего имени, что он врет…

— Помилуйте, человек только что оттуда!

— Вот именно, потому что оттуда… А чего же вы хотели, — чтобы он хвалил те места? Ведь он же удрал!

— А почему он в самом деле удрал? От добра не бегут.

— Не каждый, — сказала Поля, — знает, где оно — добро…

Они помолчали. Видя, что Лия остается при своем мнении, Поля добавила примирительно:

— Возможно, что слова о золотых горах преувеличены. Но те, что рассказывают о сплошных топях, тоже выдумывают! Не так страшен черт, как его малюют… Знаете, что я вам скажу: надо побывать там самим, тогда незачем будет слушать всякие россказни…

Дома Лия долго не могла найти себе места. Работа валилась из рук. Она не знала, что и думать.

После долгих раздумий и колебаний Лия отправила сыну письмо. Это было длинное, подробное письмо, в котором она рассказывала сыну о болезни, от которой до сих пор не может оправиться, о своем одиночестве, и в последний раз просила его вернуться домой…

«Не может быть, — думала она, — чтобы теперь он не вернулся…»

Прошел месяц-другой. Ответа на письмо не было. Между тем вернулся Лемех Лемперт. В тот же день Лия отправилась к нему. Потом она долго не могла забыть, как ошеломил Лемперта ее приход. Он стал пятиться к стене, закрывая руками лицо, словно не верил своим глазам.

— Что случилось? — спросила Лия жену Лемеха. — Что с ним?

— «Шма Исроэл!» [1] Начальные слова молитвы, якобы спасающей от всяческих бедствий и страхов. (Прим. переводчика.). — повторял Лемех. — Это вы Лия?

— А кто же еще? — ответила она. — Что с вами? Или я так изменилась? Не узнаете?

— Значит… стало быть, вы… Живы, стало быть? — все еще дрожа, пролепетал Лемех, осторожно шагнув ей навстречу.

Лия вспыхнула.

— А вам кто-нибудь разве говорил, что я…

— Ну, как же… Люди рассказывали… Приезжали и рассказывали…

— Кто приезжал? Кто рассказывал? — наступала Лия.

— Мало ли кто… Там, в Биробиджане…

— В Биробиджане?!

— Ну конечно! Сам слыхал… Чуть ли не полгода тому назад, вскоре после того, как я туда приехал…

— Но кто? Кто рассказывал?

— Не помню! Мало ли туда едет народу…

Когда оба пришли в себя, Лия, замирая от страха, спросила о сыне. Ей очень не хотелось говорить об этом с Лемехом, но что делать, — он был единственным, кто мог ей что-нибудь рассказать.

Да, отвечал Лемех, он видел его, сразу же по приезде. Как он выглядит? Вырос за это время чуть ли не на голову, плечи раздались вширь — настоящий гвардеец! Уважают его в Биробиджане, даже сказать невозможно, как! Назначили начальником какого-то строительства. Шагает в резиновых сапогах по болотам, всем и каждому показывает: вот тут будет театр, тут школа, а там — горсовет… Ни о чем другом, кроме строительства, думать не хочет и радуется так, как будто все это он уже сам построил…

— Почему же он не отвечает на мои письма? — нетерпеливо перебила Лия. — Я писала о смерти отца, потом еще писала…

— Почему не отвечает? — удивился Лемех. — Но как же он мог вам отвечать…

— Неужели он все еще думает, что я не хочу получать от него писем? Ведь я писала…

— Нет… Я имею в виду другое.

— Что?

— Он знает…

— Что он знает?

— Что вы…

Страшная мысль мелькнула в голове Лии.

— Что вы такое говорите, Лемех? — крикнула она.

— Ну конечно! — с облегчением вздохнул Лемех, увидев, что она поняла.

— Как, как он узнал?

— Говорю же вам… Он сам мне рассказывал… Откуда же мне было знать? — сказал Лемех, а глаза его беспокойно бегали, избегая взгляда Лии.

Лия тяжело опустилась на стул, долго молчала, наконец она тихо проговорила:

— Ну, и как же он отнесся к этому?

— Да как же он мог отнестись? «Нет у меня, — сказал он, — стало быть, больше ни отца, ни матери…»

— А о возвращении вы говорили с ним?

— Ну, а как же!

— И что же?