Зацветали звезды — ядреные, огнистые; от них до самого льда струились тонкие нити света.
Ловцы, прикатив к ледяным шалашам, бывали похожи на сказочных витязей: бороды, усы и брови их густо обрастали инеем; лошади тоже индевели, шерсть у них становилась белой и пышной, а с губ свисали ледяные иглы.
С вечера ловцы долго калили в коше жарник, отогревая красные, ошпаренные стужей лица и руки.
Черный жарник местами светился огненными, багровыми пятнами, около них ловцы держали сведенные морозом пальцы. Багровые пятна в одних местах затухали, в других вновь проступали; когда пальцы отходили и уже шевелились — медленно и неуверенно, точно плавники у рыбы после необычно долгой стоянки, — ловцы, весело подмигнув друг другу, свертывали цыгарки, долго и молча дымили, а потом, хватив залпом по кружке водки, начинали чаевничать...
Василий Сазан, разомлев от жарника и несчетных кружек чаю, распахнул фуфайку; сидел он на кошме, подобрав под себя ноги: на широком колене кружка чаю, на другом — бугорок из кусочков сахару.
— Кто, может, не знает хромого Лешку-Матроса, а я-то знаю, — говорил Сазан своему товарищу Дмитрию Казаку, который лежал на тулупе немного поодаль жарника. — Он, Митек, такой человек: раз — и в дамках!.. Напрямки всегда идет. А если зацепишь его — сам не возрадуешься. В запрошлом году вместе в районе были, заявки наши ловецкая кредитка разбирала. Ну, мне, конечно, отказали, потому как я прежний долг в сотню целковых не вернул, а Лешке просто говорит Коржак: «Для тебя бумаги на кредиты еще не подшиты...» Слыхал? Это что значит? А то значит, что обеспечения этого самого кредита у него не с чего взять: ну, там, чтоб дом был свой или еще какое движимое-недвижимое... Услышал это Лешка, да в ответ ка-ак стукнет деревянной ногой, да ка-ак гаркнет на председателя Ивана Митрофановича: «Ах ты, гад недвижимый! Под домики только даешь? А под эти руки? А под эту ногу?» — и пошел его чистить, аж чешуя с Коржака полетела...
Василий захлебнулся в смехе, покачал головой:
— Ой, и бедовый же этот Лешка-Матрос!
Лицо его, в довольной тихой улыбке, лоснилось от пота.
Он был кряжистый и тучный ловец, будто перед икрометом сазан; у Василия такие же, как у сазана, глаза — круглые и красные.
Вдруг он поднял палец и зашептал:
— В восемнадцатом году, сказывают, Лешка ходил чуть ли не в помощниках у самого Сталина и Ворошилова. В Царицыне это было, когда белые генералы хотели захватить город...
Ловец еще выше поднял палец, разъеденный водою и солью:
— Каким-то командиром Лешка там был. И награду имеет, да вот почему-то не носит...
Дмитрий продолжал молча лежать на тулупе.
Василий, откинув край кошмы, глянул в вырубленное в ледяных глыбах углубление, где стояла лошадь: там, в полумраке, округло выделялся блестящий ее круп. Переступая ногами, лошадь звучно хрумкала сено.
Ловец неторопко обмял в ладонях опухшие пальцы.
— И вот как интересно, гляди, получается... Лешка суматошный, будто судак бешеный. А возьми ты Андрея Палыча — степенный, достойный ловец. И возьми Костю Бушлака: ни то ни се, как стерлядка — и в осетра не растет, и в севрюгу не выходит. А Григорий Иваныч Буркин — вроде и тихий и больной, а уж как навалится на какое дело, как попрет, будто сельдь весною. Ну, а Сенька — это малек еще, частиковый... Разная, видишь, порода, а сошлись же вот, — и в море вместе ходят, и дома заодно, будто семья с одного двора. И шельмовства никакого... И я с ними уже второй год ловлю. Да вот сманил ты меня сегодня на этот зимний лов. Ну, да ладно, думаю, что все хорошо обойдется...
Он вытер рукавом запотевшее лицо и хотел было пуститься в россказни, как они с Дмитрием заработают деньги, справят полную ловецкую сбрую и будут ловить сообща с Андреем Палычем и его товарищами, но взглянув в ледяное отверстие на лошадь, промолчал.
Лошадь, перестав жевать сено, тихонько пофыркивала и глухо скребла копытом лед.
— Ты чего это, Рыжий, а? — Василий снял с колена кружку и переложил на кошму кусочки сахару.
Лошадь, подняв голову от сена, беспокойно озиралась на ловца; уши стояли у нее торчмя, опасливо вздрагивая.
— Чего настремился, купецкий выкормок? Ну-ну! Лопай!
Рыжий снова зашаркал подковой о лед.
«Не беду ли какую чует?» — уже с тревогой подумал ловец.
Нередко на Каспий обрушивается норд-вест — ветер с северо-запада; заштормовав,он заваливает коши, тут и могила бывает ловцу, а чаще ветер внезапно отламывает льдину от побережья и с людьми угоняет ее в море, в страшный, порою безвозвратный относ.
Читать дальше