Суннатулла Анарбаев: Серебряный блеск Лысой горы

— Спасибо... — Бабакул хотел продолжить слова благодарности, но постеснялся.

Этот джигит, одетый по-русски, чем-то напоминал ему Кучкара — друга детства, но теперь он казался совершенно чужим. Разве похож на прежнего Кучкара этот человек, который насильно отбирает вещи у одного из почтенных мусульман?

И он закончил:

— Спасибо, товарищ Закир-оглы, слава богу, до сих пор я не отнял ни у кого куска хлеба...

— По-твоему, мы воры?! — Уши Умат-палвана приобрели багровый оттенок. — Разве Максум сам заработал все свое богатство? Все богатство его от трудов наших: твоего и моего, валламат [10] Валламат — щедрый. !

— Ладно, палван, берите сами, а я... не возьму. Чужие вещи мне не нужны, я боюсь их.

Умат-палван шагнул к Бабакулу:

— О валламат! О ослепший!

Кучкар преградил ему дорогу.

— Оставьте его, позже он сам поймет!

— Поймет в могиле! — со злостью сказал Умат-палван и отвернулся.

Комиссия по распределению земли разделила имущество Максума среди его батраков и чайрикеров [11] Чайрикер — крестьянин, мелкий арендатор. . После раздела осталось еще немного зерна.

«Где мы будем хранить его? — ломал себе голову Кучкар. У него мелькнула мысль: — Если отобрать у Максума дом, то лучше оставить здесь». Но тотчас же возразил сам себе: «Ведь в положении о земельной реформе ничего не сказано о конфискации домов».

— Товарищ Закир-оглы... Мулла Кучкар, куда же вы отнесете вещи? Пусть останутся здесь. Я дарю вам и дом и амбары. Нам хватит и внутреннего двора, — сказал Максум, теребя своими пухлыми белыми руками бороду.

Кучкар на мгновение растерялся. Как будто Максум разгадал, что было у него на уме. Ведь на днях, когда они зашли к бакалейщику Абдулазизу, имущество которого должны были разделить, увидели такую картину: несколько волов лежали мертвыми, несколько бились в предсмертной агонии. Телеги были разбиты, а хомуты порезаны на куски. А Максум сам, своими руками отдает дом. Как понять такое благородство Максума?

Вернувшись домой, Кучкар вспоминал события, происшедшие на дворе у Максума. Он привык разговаривать с врагами языком сабли и винтовки. А сегодня, услышав слова Максума, он как бы опустил поднятый над головой меч. Кто же все-таки Максум: враг или друг?!

Пока Кучкар, сидя на айване [12] Айван — веранда. , боролся с самим собой, его жена Хури вернулась домой. Наверное, она ходила к реке за водой.

— Женщина всегда делает по-своему, — с упреком сказал Кучкар своей беременной жене, — не слушает того, что ей советуют.

Он встал, подошел к запыхавшейся жене, взял у нее ведро с водой и отнес в кухню. Вернувшись, покосился на Хури, которая, несмотря на прохладную погоду, была одета в тонкое шелковое платье.

— Вам кажется, что еще лето? — съязвил Кучкар.

— Вы хотите, чтобы я надела вашу теплую шинель? — поддразнила Хури и лебедем проплыла мимо него.

Кучкар улыбнулся, вспомнив, как однажды, когда он уговаривал жену одеться потеплее, она накинула на плечи его шинель и до самого носа надвинула шлем. Получилось очень смешно, и с тех пор он перестал делать замечания Хури.

— Говори не говори, все равно твои слова пропадут попусту, — громко, чтобы услышала жена, сказал Кучкар и снова уселся на ватное одеяло.

Ему вспомнилось совещание в облисполкоме. Оратор в зеленой бархатной тюбетейке и кашемировой косоворотке, играя серебряным наконечником кавказского ремня, говорил, что в некоторых местах духовенство, спекулянты и даже баи приветствуют распределение земли. «Максум, очевидно, тоже входит в их число, — горько усмехаясь, подумал про себя Кучкар. — «Добровольно» — это пустое слово. Откуда у них доброжелательность, если они говорят, что богатство поганое, и в то же время собирают его».

Бабакул, вернувшись на пастбище, рассказал своему напарнику Джанизаку о событиях, происходивших в кишлаке. Джанизак расстроился.

— Ты с ума сошел, что не взял землю, воду и вола! Ты дурной! — Он ударил палкой по камню с такой силой, что она разломилась пополам.

— До каких пор я буду пасти чужой скот? Если ты не хочешь брать землю и воду, то я ее возьму, — сказал он и, хотя было уже поздно, отправился в кишлак.

Бабакул посмотрел вслед Джанизаку, неловко переставлявшему кривые короткие ноги, и подумал: «Почему он разозлился?»

Когда коренастая, словно литая, фигура Джанизака скрылась за дальними кустарниками, мрачно темневшими в вечернем сумраке, сердце Бабакула вздрогнуло.

— Курр хайт! — воскликнул Бабакул, как бы желая этим восклицанием свалить груз одиночества со своих плеч. Потом сел на обросший мхом зеленый камень и стал раздумывать, опершись на палку. Он удивлялся людям: как они могут отобрать имущество, воду и землю у такого почтенного человека, происходящего из рода Гаиб-ата? Чужое добро впрок не пойдет. Да, характер у людей испортился. Бабакул покачал головой, вспоминая, как Кучкар забрал тушу погибшего барана. Насилие тоже имеет свои границы. Ведь советская власть не говорит о том, чтобы отнимать у людей кусок хлеба, и не дает на это права. Откровенно говоря, ему стало стыдно перед Максумом за Кучкара. Несмотря на то, что Максума так унизили, он показал свое благородство. Еще и отдает свой дом! Вот где человечность, вот где доброта души! Все-таки он сын человека, который презирал богатство и не дотрагивался до денег руками. Святой человек Максум!