Петр Скобелкин - На заре и ясным днем

Разобраться во всем этом Геннадию Константиновичу было, прямо скажем, не так уж и сложно. Подобная картина в той или иной мере наблюдалась и в других колхозах. И, поблагодарив колхозников, избравших его председателем, он честно и открыто на том же перевыборном колхозном собрании, прямо, без обиняков сказал:

— За мешки держитесь, колхозники, за огород свой!

Понял, что перехватил, поправился:

— Не о всех речь идет, поймите меня правильно…

И продолжал уже спокойно, но по-прежнему напористо:

— Если будет в колхозе дисциплина, если все пойдет путем, с уважением к колхозному добру, к земле — и колхоз на ноги поставим, и заработки будут… Но за невыход на работу, за пьянку, наказывать будем нещадно. За опоздание — штраф. Лодырей и пьяниц будем гнать из колхоза и лишать приусадебных участков.

Из зала вдруг возглас:

— Круто берешь, председатель! Кабы шею не сломал…

Но кто-то перебил этот голос:

— Правильно говоришь, правильно.

Зашумели.

— …А тем, кто будет добросовестно работать, помогать будем. И ссудой, чтоб строились, и транспортом, и кормами для личного скота.

А на другой день собрал правление и специалистов. Вопрос один: учиться хозяйствовать на земле, изучать агротехнику.

Колхоз переживал ту же болезнь, которой «Большевик» уже переболел. Условно я бы назвал ее «инерцией параграфа». Вот есть указание — делать так, сеять тогда-то и то-то. Никакого тебе ломания головы. А значит, и творчества никакого. Беда была еще глубже: хлебороб отвыкал размышлять. Ему все расписано — столько-то сеять, на такую-то глубину засевать. А что можно ждать от пахаря, который самую главную работу свою делает вслепую?

И вот подобные встречи на севе только поначалу были в диковинку:

— Что сеешь? — спрашивает председатель молоденького тракториста.

— Пшеницу вроде, — отвечает тот неуверенно.

— Какую пшеницу?

— Да будто «мельтурой» звали…

— А почему «мельтурум», а не «цезиум»?

— Это вот ему, агроному, знать надо.

— Ну и на какую глубину сеешь?

— Да, кажись, сантиметров на семь-восемь.

— Может, это мало или много?

— Может, мало… А может, и много. Так бригадир сошники велел поставить.

— А сколько центнеров на гектаре высеваешь?

— Полтора центнера, это точно.

— Годится так?

— Откуда я знаю… Агроном вот установил такую норму. Мне-то все равно.

Вот где корень зла, понимал Агеев: «Мне-то все равно, так агроном установил». И ведь это говорил пахарь, человек, которого громко хозяином земли зовут! Вот ведь в чем штука!

Ясно было одно: наступать надо по всем линиям. Поднимать сознательность колхозников (ответственность, дисциплину) и повышать агротехническую грамотность каждого.

Да мало ли еще что! Сколько еще «сюрпризов» преподносила работа председателю.

Тут оговорку должен я сделать. Заинтересованность в крестьянском, колхозном деле у людей была давно, еще с тех самых тридцатых годов. Только вот случилось однажды такое в колхозе «Россия», подорвали эту веру. И дело тут не в бывшем председателе. Василий Афанасьевич Гребенщиков сделал немало для развития и укрепления хозяйства. Но состояние здоровья не позволяло ему успевать за быстротекущим временем. Ушел на пенсию.

Что там говорить — ведь любовь, какой бы крепкой она, казалось, ни была, и та нуждается во внимании, в поддержке.

И вот когда поднялось хозяйство, начались перестановки. Хохлова перевели на другое место, а Агееву предложили принять «Большевик». Собрали в «России» собрание. Колхозники должны решить, кому дальше ходить в председателях.

Человека хорошего, тоже знающего, вместо Агеева подыскали. Представили честь по чести колхозникам. Потом стали голосовать. А колхозники не отпускают старого (пусть и молодого) председателя. Провели на первый раз голосование. Полный провал: за нового председателя мало рук поднялось. Стали второй раз голоса считать. Опять незадача: не хотят отпускать

Геннадия Константиновича, и все тут. Тут уж пришлось выступить самому Агееву. Не знаю, что он говорил этим людям, за которых так круто брался вначале. Не был я на этом собрании. Но на третий раз скрепя сердце от-пустили-таки, согласились. Может, еще и потому, что «Большевик»-то вот он, рядом.

И вот сидим мы со Стремяковым и Асямоловым у нового директора «Большевика» в кабинете. Осторожно расспрашиваю Геннадия Константиновича, какое впечатление произвел совхоз на первый раз. Отвечает спокойно, за две недели уже успел, видимо, в главном для себя разобраться: