Петр Скобелкин - На заре и ясным днем

Зам. директора Муравьев,

секретарь Калинина».

И вот, казалось бы, при той скудости средств и возможностей люди, которым было поручено, доверено отмечать этот «исключительный героизм к работе», проявили столько сердечной изобретательности, что можно и сейчас по-доброму позавидовать им. А может, и поучиться. Почему бы и нет?

«… § 10

Трактористу Даутову, работающему в зерносовхозе 3 года (то есть с основания. — С. П.), как заслужившему по своему стажу и в связи доброго отношения к работе, предлагаю к 20/VIII дать ему совершенно отдельную квартиру на центральной усадьбе. Ответственность за представление таковой возложить на тов. Евсеева. Предлагаю ОРСу выдать за счет з/с Даутову пальто, две пары белья, пиджак, брюки и ботинки.

Директор Писарев,

секретарь Каткова».

И настал тот первый долгожданный день. Они приблизили его сами своим трудовым героизмом, «добрым отношением к работе». Этот день — вторник, 20 августа 1935 года.

27 августа 1935 года из «Большевика» в областной центр была передана вот эта телефонограмма:

Обком ВКП(б) [9] По существовавшему тогда административному делению совхоз «Большевик» входил в состав Челябинской области. — тов. РЫНДИНУ.

Редакции газеты «Челябинский рабочий»

20 августа совхоз «Большевик» впервые за время своего существования досрочно выполнил годовой план хлебосдачи, сдав государству 75000 пудов высококачественного хлеба. Кроме того, вывезено в счет сменной и продовольственной ссуды за прошлые годы 14000 пудов.

Переключили все силы на быстрейшее завершение уборки.

Директор совхоза Черняев,

начальник политотдела Француз,

27 августа 1935 года.

Конечно, 75, пусть даже 100 тысяч пудов по нынешним масштабам совхоза (сейчас совхоз сдает до полутора миллионов пудов зерна) невесть какое завоевание, но для них в тот год это была победа. Победа (пусть пока временная) над землей, над погодой, над косностью и упрямством маловеров. Да и над собой в конечном счете. И уже обрела плоть надежда: значит, они могут выбиться в люди даже с ненадежной заморской техникой и на лошаденках, работая впроголодь, борясь одновременно с суховеями, тифом и «классово чуждыми элементами».

Великая это сила — надежда…

Ее признавали даже наши враги за океаном. Вот что, например, заявил в 1932 году «провидец» Джон Гибсон Джарви, председатель правления банка «Юнайтед Доминионз» (Великобритания):

«Я хочу разъяснить, что я не коммунист и не большевик, я определенный капиталист и индивидуалист… Россия движется вперед в то время, как слишком много наших заводов бездействует и примерно 3 млн. нашего народа ищут в отчаянии работы. Не пытайтесь недооценивать русских планов и не делайте ошибки, надеясь, что Советское правительство может провалиться… Сегодняшняя Россия — страна с душой и идеалом. Россия — страна изумительной актуальности… Быть может, самое важное в том, что вся молодежь и рабочие в России имеют одну вещь, которой, к сожалению, недостает сегодня в капиталистических странах, а именно — надежду».

Передо мной фотография, которой уже около 50 лет. Человеку, изображенному на ней, сейчас было бы уже за шестьдесят.

Вот он сидит перед объективом фотоаппарата в пестренькой косоворотке, может быть, той самой сатиновой, которую получил за ударную работу на своем «Катерпиллере» в осеннюю страду 1933 года. Большие руки спокойно лежат на коленях. Но вглядитесь — такое впечатление, что перебирает пальцами. Он весь подался вперед. Он не позирует. Его сейчас занимает только один вопрос: что это за штуковина — фотоаппарат и как она рисует человека?

Потому и подался всем корпусом вперед. Ни о какой птичке, которая вот сейчас вылетит оттуда, и мысли нет. Только об одном: как это устроено. Брови его сдвинуты в остром напряжении, широкий лоб перерезала глубокая складка. И там уже решается эта проблема: как устроено. Он, кажется, уже догадался. Догадка эта рядом. Такое впечатление, что он сейчас встанет, улыбнется и скажет: «Дай-ка эту штуковину сюда. Сейчас она и у меня заработает!»

Он и «Катерпиллером» овладел самоуком. В 17 лет его уже никто из взрослых не кликал Колькой, а всегда уважительно величали: «Николай Егорович». В 17 лет он уже наравне с мужчинами обедал за ударным столом. И его отец, Егор Костромитин из соседнего колхоза «Память Ильича», не раз приходил в столовую, чтобы хоть тайком погордиться сыном, а потом рассказать об этом матери.