Николай Воронов - Котел. Книга первая

— Я привыкла все переносить в себе, — сказала мать. — Ищешь сострадания, а находишь безразличие, недовольство, пинок в душу, в лучшем случае — торопливую жалость.

— И напрасно, — наставляла ее Нюра Святославовна, — отрицательные эмоции требуют разрядки. Небо, на что бесчувственное, и то разряжает напряжение грозой.

Андрюша было бросился из кухни за матерью: успокоить, открыться ей, что ни к кому у него нет такой беспредельной нежности, как к ней, но возле квартирной двери его остановил отцовский зов.

— Пап, погоди минутку. Я мигом.

— Иди, говорю, сюда. Русская минутка — целый час.

Отец лежал на диване, крутил черную с насечкой рукоятку приемника.

Андрюша, пониклый от безволия, сел к столу. Из глиняного кувшина пышно вздымался окрашенный фуксином ковыль.

В приемнике бренчало, тарахтело, поскрежетывало. Отец сморщился и выключил приемник — наследство сестры Люськи, недавно вышедшей замуж.

— Слушал информацию?

— Нет.

— Даже нашу не слушал?

— Никакую.

— Эх, ты, курфюрст. События надо знать. Иначе как же ты будешь судить о мире?

— Пусть он судит обо мне.

— Ишь, ты, Якуня-Ваня! — отец обрадованно засмеялся. — В твоей шутке серьезная подкладка: у нас привычка на большие понятия руль держать. Как что — земля, общество, народ, цех. Оно и хор с плюсом, как выражается ваш брат пацан, но верно и то, — личность всенепременно надо брать в расчет. Мир обязан брать ее в расчет, государства обязаны, коллективы. Хромота в этом деле наблюдается. Подали очередную плавку. Мастер дал крановщику команду стелить ее на стеллажи. Указал бригадирам, на каких стеллажах работать людям. Который бригадир к нему поближе, он подкинул ему заготовки из середины плавки, а других бригадиров наградил, точно вирусным гриппом, головным и хвостовым металлом. Концевые и головные заготовки обычно приходят из прокатки с немалыми пороками. Пороки еще в слитке заложены: раковины там, рванина, трещины. Бывают трещины глубиной в сантиметр да длиной, к примеру, в десяток сантиметров. Попробуй выбрать пневматическим молотком эту сталь: семь потов прошибет, и трясучка во всем организме. Над такой заготовкой вырубщик всю смену стоит вперегиб, а из четырех граней не выберет поверхностные изъяны. Которому вырубщику из середины штуки достались, тот тыр-пыр молотком, и новый металл ему настилай. Смена кончилась — он и не утомился, и большие проценты запишут. А у того, какой вкалывал до упаду, недовыполнение нормы. И так получается не смену, не неделю, а месяц и квартал. Кто деньги лопатой гребет до пятнадцати — восемнадцати тыщ [2] Время действия — конец пятидесятых годов. , а кто полторы або две тыщи получает. У одного на доске показателей процент выполнения за тысячу лезет, у другого до сотни не дотолчется. Нелепость? Легко сказать — нелепость. Надругательство над личностью и над принципом труда: силы тратишь огромные — заработок малый, заработок огромный — меньше затрата мускульной энергии.

— Похоже на небылицу.

— Очень похоже. Изо дня в день кто-нибудь у нас на вырубке возмущается: несправедливость-де, не может так быть. А она продолжается. А она может так быть. Небылица, значит? Такие небылицы имеются… прямо жизненней всякого былья.

— Не совсем, видимо, так просто, как ты рассказал?

— Верно, посложней. Я округлил. Но в общем-то суть та. Мы об личности заговорили… Чтоб на вырубке личность не страдала, надо изменять организацию труда. Изменим — вознаграждение за работу станет справедливей, отношение между звеньями и бригадами наладится. Доходит ведь до нежелательных сшибок. И вражда тянется. За личность ты не зря беспокоишься. Живешь, притупляются тревоги, сознание устает. У металла есть усталость, понимаешь? Молодняку все в новинку. Чуткость. Чтоб по совести. Чтоб умно.

— Пап, я пойду. Маму с продуктами встречу.

— Донесет. Ты уж ее совсем в калеки.

— Нет, я пошел.

— Не мешок ведь она набьет. Сетка. Чего там? Молодец, что стараешься поберечь мамку. Я что хотел спросить… Думаешь ты над собственной судьбой?

— По мере возможности.

— Обрисуй.

— После школы в армию пойду.

— Школу ты должен был кончить. Не верю я в твое учение. В пятом классе два года сидел, в седьмом два, в девятом, пожалуй, опять останешься.

— У меня была пора небылиц. Теперь я сознательный.

— Поязви у меня. Вот что, Андрей, учеба у тебя со скрипом идет. Может, работать, а? Трудиться ты мастак, и старательный, и всякое мастерство на лету ловишь.