Адександр Можаров: Смешные и печальные истории из жизни любителей ружейной охоты и ужения рыбы

Только кадницкий харон перевозит не в ад, а в рай, эдем, парадиз. Туда, где каждое время года, каждая пора прекрасна и с волнением ожидаема немногими счастливыми людьми, проживающими здесь. То морозный январь, когда изукрашенные розовым закатом ветлы замирают в толстой шубе инея и в заснеженных теремах возгорается теплый, сказочный свет. То слякотный март, когда деревья брызжут воробьиным гомоном и с тающих под лазурным небом крыш стекает крупными каплями солнце, выбивая в рыхлом снегу место для молодых ростков подорожника. То июнь, когда усердные пчелы изнемогают от трудов в томительно-медвяном запахе золотистого липового цвета. То щедрый август, то грустный октябрь, то печальный ноябрь, то полный святых праздников декабрь, а там снова красногрудый, снегириный январь.

Мы с братом купили здесь дом. Да не просто дом, а дом с запущенным садом, с застекленной беседкой в саду, где ждал своего звездного часа неведомо откуда взявшийся тут бильярд. С черной от копоти баней под старым развесистым кленом и с седым от времени скворечником на клене.

В каждую пору сюда собираются наши многочисленные друзья. И тогда, обычно тихий, погруженный в свои мечтания, дом оживает, наполняется светом и голосами, щедро дарит людям вековой уют и тепло.

Собиратели трав приезжают к нам на выходные с конца мая до осени. Они степенные, чай пьют с мятой и зверобоем, яичницу жарят с крапивой, суп варят со снытью, из корней одуванчиков делают «кофе» и пьют его со сладкими жареными корешками лопуха. Они знают названия всех самых неприметных трав, любят подолгу говорить об их пользе для здоровья, и у них всегда найдется цветочек, который обязательно должен помочь от какой-нибудь болезни.

Приезжают оборотистые собиратели ягод и грибов, которых почти не видно в доме. Как бы рано ты ни проснулся, они уже ушли. С вечера же они ложатся спать пораньше, так что успеваешь только перекинуться с ними одним-двумя словами. В августе собирают шиповник, которого в лугах тьма тьмущая и томную, цвета голубиного крыла ежевику. Бывают здесь и зимой и летом рыбаки, тщательно оберегающие друг от друга тайны своего ремесла и демонстративно выставляющие напоказ полный садок золотых карасей-лапотников или снизку чехоней-сабельников, говоря при этом с затаенной гордостью:

— Взял вот сегодня немного. На пожарить.

Но как же молодеет и свежеет старый дом, когда собираются в него охотники. На открытие утиной охоты, когда на веранде варят сливы и крыжовник, или позже, когда бьют дичь на пролете и сени полны ведер с антоновскими яблоками, и запах от них проникает в каждую щель, в каждый закоулок в комнатах. Изнеженные городские легавые тогда дрожат от возбуждения, они наводняют дом, скрипят половицами и ступенями лестниц, они тут же налавливают блох и самозабвенно вычесывают их из-за одного уха, чтобы подняться и сразу же бухнуться на пол, задирая уже другую лапу к другому уху. Они скулят и гоняют друг друга, предчувствуя тот миг, когда хозяин, занятый все время какой-то ерундой, вдруг одумается, встанет со стула или с дивана и с лукавой усмешкой произнесет самые сладкие на свете слова:

— На охоту!

Не поверят лохматые сеттеры и толстые спаниели своим длинным ушам, поднимут их повыше, как им, должно быть, кажется, и свернут мигом посерьезневшие физиономии набок:

— Повтори, повтори еще! — попросят их умные, наивные глаза.

И хозяин поймет, что им не верится и повторит. Вот тут и начнется потеха. Дом и без того уже не в себе, становится и вовсе сумасшедшим.

Мой ягдтерьер Бес забывает про взятую им на себя обязанность ставить этих заласканных в креслах и диванах кобелей на место, про сосредоточенно-романтические ухаживания за обворожительными великорослыми суками и мчится первым к двери на улицу. Вперед него не выйдет никто, даже кудряшка Фэнси. Он готов нырнуть головой хоть в лошадиный хомут, лишь бы скорее натянуть сворку и вырваться на волю. А там — берегись цепные шарики и дружки, расползайся по блохастым будкам, уноси в их душную темень недоглоданную кость.

Чуть не черпая дюралевыми бортами с облупившейся краской, перегруженный катер трудно переплывает неширокую Кудьму. Во все стороны с него торчат головы в кепках, ружейные стволы и ноги в болотных сапогах. По груде тел, удерживающей равновесие своей неподвижностью, туда-сюда снуют, поскуливая, нетерпеливые собаки и нарушают баланс, вызывая отчаянную ругань охотников. Выжлецы брата брезгуют таким обществом и плывут за кормой своим ходом. Они вроде бы и не нужны на утином пролете, да как их оставить на открытие-то! Когда до берега, выстланного ковром изумрудной полевицы, остается с десяток метров, Бес, как бы его ни держать, решительно прыгает с помятого носа «ковчега» в манящую гладь прохладных вод. Следом отправляются и другие собаки, а те, что не любят плавать, мечутся от борта к борту, требуя, чтобы плывущие вернулись назад. Кое-как катер преодолевает последние пяди. Мощный рывок многих рук выбрасывает его ребристое тело на прибрежную траву, и пока собаки с милой непосредственностью обдают своих хозяев фонтанами искристых брызг, я прячу разноцветные весла в вечереющих ивах.