Иван Абрамов - Оглянись на будущее

— Я что, я прибираться буду, — поняла невысказанное Александра Дмитриевна. Развернула подол передника и принялась складывать в него стаканы, блюдца, пустые банки. Анна Тимофеевна взялась было помогать, но о чем-то вспомнила и торопливо ушла за угол веранды. Крикнула оттуда:

— Митя! Не залазь ты в репья, скоблить тебя надоело. Иди сюда!

— Во, слыхал, — кивнул Колосков. — Третий год в слободке, а по говору от коренных не отличишь. Прилипчиво наши балакают.

— Это правда, Павлова сам вызывал? — спросил Ивлев.

— Правда, — подтвердил Иван. — Но дело не в этом. Нам так и так нельзя. Ну, Павлов не знал еще, он по другим причинам отказался.

— Давай с самого начала, — попросил Колосков.

— Директор предложил Павлову возглавить первую на заводе бригаду коммунистического труда, — начал Иван объяснять все по порядку, хотя догадывался, Колоскову это известно. — Убрать из нашей бригады Егора, меня, может, Игоря. Павлов отказался. Но нам все равно нельзя.

— Почему? — спросил Ивлев. Иван покосился на него и продолжал:

— Обязательства наши не совсем отстоялись. Это не дело, если мы сами к согласию не пришли. Но не о том я хочу… — И оглянулся на Александру Дмитриевну. Хотя и не было у него особых секретов, но очень уж на Радице колодезная связь хорошо отлажена.

Старушка забрала самовар и пошла неторопко, наверно все же надеясь уловить хоть немного интересного. Не уловила. Захлопнула за собой дверь на веранду, брякнула тазиком и принялась мыть посуду.

— Так вот, — продолжал Стрельцов. — Маргарита Илларионовна очень просила принять Егора в нашу бригаду. Я пока ничего не пообещал, но только что виделся с Егором. Его надо выручать.

— Откуда? — вырвалось у Виктора.

— Плохо ему, — сурово взглянул Иван на Ивлева. — Так плохо, что хуже не бывает. Павлова я повидал тоже. Он не против. Потому придется нам повременить с этим, с первой бригадой. Нет, я к тому — пусть кто-нибудь еще.

— А что с ним, с Егором-то? — спросил Колосков.

Иван долго не отвечал. Меланхолично разводил указательным пальцем лужицу, оставшуюся на месте самоварного подноса, покашливал, дергал плечом. Сказал невнятно:

— Это понять не просто. Объяснить вовсе… не по мне. Он сказал: «Ничего плохого отец мне не сделал, но я не хочу быть его наследником. Я человек…» Ну, не в этом дело, тут гораздо сложнее. Он, как я понял, уже пробовал поступить… На тепловозный ходил, на турбинный. Не берут. Тушков. Скрываться не хочет. Очень переменился. Еще сказал: буду работать вровень со всеми.

— И все? — спросил Колосков.

— И все.

— А ты ему что?

— Я сказал: правильно. Должно получиться.

— Ты уверен.

— Уверен.

— Ну-ну! — покивал Колосков. — Только я что-то не улавливаю: ты счел, это важнее?

— Конечно.

— Егор важнее начинания? — повысил голос Антон Сергеевич.

— Егор важнее начинания! — жестко подтвердил Иван. — Начинание не пропадет, найдутся, а Егору плохо. Ну, я не навязываю, я ничего никому не навязываю. Только вот что хочу сказать, чтоб не было нареканий и упреков. Если бригада не примет Егора, я останусь с ним. Все равно директор меня отшил…

— А вот это уже не туда, — перебил Ивана Колосков. — Москва слезам не верит. Егору я тоже не верю.

— При чем тут вы? — с откровенным вызовом посмотрел Стрельцов в глаза Антона Сергеевича. — Разве на такое нужна ваша санкция?

— Не лезь на вздор, — посоветовал Ивлев. — Это, конечно, сложнее и труднее, чем сразу кажется. Егор не подонок. Может туда скатиться. Помочь надо. Но надо взвесить, что важнее…

— Взвешивай! — бросил Иван. Встал. Застегнул две нижних пуговички на вороте, крикнул: — До свидания, Александра Митревна. Спасибо за привет.

— Погоди ты, погоди! — выбежала хозяйка. — Вот на-ка, — вручила Стрельцову трехлитровую банку варенья. — Зубы у него крепче моих, пусть-ка не прикидывается. Скажи: Санька-крановщица поклон шлет. Он хотя и горластик был, за дело шарашил нас, грешных. Я ить в ударницах, почитай, весь век ходила. Гордя-т, бывало… Ох, ладно уж, ладно. Так и скажи: Санька-крановщица. Он вспомнит.

— Вот с этим через всю Радицу? — спросил Иван хозяйку. — Вот так? — прижал банку к животу.

— А щас! — прытко пробежала на веранду, вернулась с сумкой. Сама уложила банку, застегнула испорченную «молнию». — Сумку выкинь. А еще вон что скажи… вон что. Ох, батюшки-светы! Жили, как не жили. Работали век вечный, а теперь вона. Да не об этом скажи, не об этом. Скажи: зашел бы как… Ну, зашел бы, — и всхлипнула, спрятав лицо в подол мокрого фартука.