Иван Абрамов - Оглянись на будущее

Танина мама выглядела подавленной. Пыталась улыбнуться, и у нее не получалось, хотела что-то сказать, но не сказала, направилась было к передней дверце, но остановилась. Поглядела на дочь страдальчески, оглянулась на мужа.

— Захар Корнеевич, — протянул Танин папа цепкую большую руку. Виктор оценил: тон доброжелательный. Ну а внешность обманчива, это знают даже муравьи.

— Виктор Ивлев, — пожал и легонько встряхнул руку Захара Корнеевича. — Мы с Татьяной Захаровной знакомы много лет… — И повернулся к Таниной маме. Поклонился.

— Надежда Антоновна. — И добавила вдруг совсем раскованно: — У нас есть тут и еще один хороший человек. Вот, — раскрыла она сумку. — Таран. Но что он протаранит, такой малюсенький.

Собачка была если чуть побольше обыкновенной крысы. Да и вообще никаких собак Виктор не любил. Но погладил Тарана по торчащему ушку, умиленно поцокол языком, тоном знатока заявил:

— Занятный песик.

Захар Корнеевич в обыкновенном шевиотовом, справленном, возможно, еще до войны костюме. На локтях блеск, отвороты белесые, брюки на коленках пузырями. Рубашка тоже повседневная. Желтовато-оранжевая клеточка по синему полю. Воротник свиными ушками. Ботинки на толстой подошве, недавние, надежные. Крякнул, снимая со скамьи тяжелую сумку. Виктор бросился помогать, Захар Корнеевич отстранил его, Таня открыла багажник. Там уже были какие-то свертки и узел, перетянутый бельевой веревкой.

Виктор и не подозревал, что старенький «Москвич» способен развивать такую головокружительную скорость. Таня неосмотрительно, рискованно проскакивала какие-то перекрестки, не снижая скорости, одолевала крутые повороты, на подъемах так понукала свое ландо, что машина почти пищала.

На каком-то повороте задним колесом зацепила бордюр, на перекрестке чуть не угодила под двухэтажный БелАЗ, а на подъеме обогнала «Волгу». Виктор знал: Таня — девчонка озорная. Может отмочить такое, что хоть за уши хватайся, умеет взять рюмку с коньяком, не стесняется двусмысленностей и за словом в дальний карман не лезет. Но вот этакое уже сверх всяких рамок. Папа выпятил подбородок, напряг дряблую шею, навострил желтый глаз. Готов остановить свою таратаечку, не сходя с места. У мамы округлились глаза и так туго сжались в общем-то обыкновенные губы, что она стала похожа на своего супруга. И вдруг машина остановилась. Так резко остановилась, что Надежда Антоновна через спинку сиденья навалилась на Ивлева грудью, Захар Корнеевич сполз ногами под сиденье. Где-то невнятно пропищал Таран. Таня сняла перчатки и спокойно вымолвила:

— Там должны быть бобрики. Витя, ты знаешь, что такое бобрики?

— Конечно.

— Папа, разбивай лагерь хотя бы вон там, — указала рукой на песчаную пролысинку под старой сосной. — Или там, — неопределенно кивнула в сторону дубняка. — Мы найдем бобрики и вернемся.

— Мы же на Оку собирались, — напомнила Надежда Антоновна.

— Ока здесь, — топнула Таня ногой, будто стояла на берегу. — Я же не ограничиваю. Пройдите немного, посмотрите. Виктор! Найди мне хотя бы пять, хотя бы два бобрика.

Ивлев оглянулся на маму-папу, оставшихся в недоумении на песчаной полянке, прислушался к таинственным шорохам леса, мимоходом сорвал березовый листок, понюхал и, осмелев, спросил:

— Танюша. Не обижайся, но я… не совсем понимаю тебя.

— А хочешь понять? — остановилась и оглядела Виктора Таня.

Подумал Виктор. Вздохнул. Кивнул и произнес шепотом:

— Ладно, ты права. Но ты же знаешь… я люблю тебя. Давно, окончательно и бесповоротно. Нет, я… ты не подумай, но это правда.

Лепет. Какой беспомощный треп! Ну а что сказать, что сделать?

— Все это очень сложно, слишком сложно, — выдохнула Таня. — У меня, Витя, такой странный характер, что другой раз мне, например, хочется выть, кусаться, бить казенные зеркала… Нельзя, за такое судят, но хочется. И сейчас мне хочется чего-то… такого. И ты не задавай больше вопросов. Ищи бобрики. Фиолетовые такие, с золотистой серединкой. На пригорках ищи.

На косогоре ветер гулял свободно, смешивая запахи вешних трав, речной рыбы, нагретого краснотала и Таниных духов. Солнце простреливало пространство летуче и смело, раскрывая непривычно далекое, таинственное, желанное. Мягко светились воды Оки, дремотно и песенно кивали красноголовые бакены, в ряби Москвы-реки, как нарисованные, держались рыбачьи плоскодонки, предвещая хорошую погоду.

— Танюша… Таня!

Вот оно. Кончилось. Поворачивай, паря, свои оглобельки. Хочешь, иди к папе-маме, хочешь — прямиком восвояси, а хочешь — и еще дальше. Но зачем же было затевать? Таня? Или все это не так, не понял я?