Иван Абрамов - Оглянись на будущее

В вагоне распредустройства, на рабочих площадках котлов, в тамбурах вагона-турбины суетились люди — и по делу, и без дела, и вовсе лишние пока. Но что поделать, каждый из этих людей вложил что-то свое в оживший на стенде энергопоезд и теперь считал правом и необходимостью увидеть, как пойдут дела у новорожденного, не оступится ли на первых шагах, не подведет ли. Так повелось тут, и никто никого не считал лишним.

В дальнем конце стенда, на мокрых приступках, плечо к плечу сидели люди, которые ни так ни этак друг другу не симпатизировали. Сидели и курили, прислушиваясь к чему-то, о чем-то размышляли, чего-то ожидая. Полчаса назад Павлов спихнул опрессовку трубопровода питательной воды, впервые сваренного Стрельцовым. Десять минут назад Мошкара подписал акт приемки и паспорт вагона-котла. Пять минут назад начались комплексные испытания. Семьдесят два часа будет работать энергопоезд на предельной нагрузке, и может случиться еще всякое. Все чисто-гладко бывает лишь на бумаге. Но главное, что-то, не относящееся впрямую к испытаниям и вообще к энергопоезду, уже совершилось, что-то изменив и вокруг, и в душе, и в будущем. Что же произошло? Вопрос один, ответов много. Люди разные, у каждого свой взгляд и на малое, и на большое. И ожидания у каждого свои, и надежды, и упования. Но вот сидят рядышком, как самые закадычные друзья. Такие разные, но рядом. Возможно, все же есть что-то, объединяющее их.

— Ну, что? — стрельнув окурком в маслянистую лужу, спросил Павлов. Возможно, он и сам не совсем определенно знал о чем спросил.

— Цыплят по осени считают, — рассеянно отозвался Мошкара. И тоже не мог бы пояснить: каких цыплят, почему непременно по осени?

— Ты вреднее забора, — опять же неопределенно сообщил Павлов.

— За это мне спасибо и нижайший поклон, — усмехнулся Мошкара каким-то своим мыслям. — Не попавши в воду — плавать не научишься. А коль слышал ты, что жизнь есть борьба, вот и поклонись, коль не вовсе дурак. Я вас бороться учу, жить учу. За науку надо платить.

— Сколько причитается? — полез Павлов в карман. — Какие у вас теперь таксы? С Ефимчонка три шкуры содрали.

— У него одна — и та в дырьях.

— Кто умеет, в январе сеет.

— И все-таки мне что-то не нравится, — вздохнул Мошкара. — Не то и не так. А что и как — башка не вмещает.

— Бери, — предложил Павлов сигарету. — Не то и не так? Башка не вмещает? Хорошо сказал. Моя, между прочим, тоже на этот манер. Почему одни все пашут и пашут, а им никто спасибо не хочет сказать? Почему другие, как с горы на салазочках, а их — в тряпочки, в теплую ватку, в печурочку, как мальчика-с-пальчик? Ночью тут два хороших человека подвиг совершили, а эти вон — дрынды-брынды взад-вперед и думают, что они тут самые нужные и самые главные. Почему так?

— Пирамида, — пояснил Мошкара. — И насчет подвигов, и насчет невест. Кому лежаленькую, как яблоко в марте, кому вишенку августовскую, а кому и вовсе гнилота тухлая.

Разве поймешь. Не поддержал Павлов тему. Понял, куда клонит Мошкара, но сейчас не до этого. Встал, размял затекшие ноги и с немыслимой ловкостью начал карабкаться по монтажной лесенке под крышу котла. Нехорошее что-то оттуда пищало. Тонко так, будто длинная раскаленная игла сквозь рыхлый снег пролезала. Тонко, да звонко. Бьет едва приметная туманная струйка из-под штурвальчика запорного вентиля, вопит о том, что удалось вырваться на простор, невдомек, что голос этот противнее сирены. Плашмя вытянулся Павлов под раскаленной железной крышей, выхватил из нагрудного кармана маленький разводной ключ, примерился, оседлал шпильку гранбуксы рубчатыми губками, потянул, прошептав, как молитву:

— Угомонись ты, куда тебя прет!

Угомонилась. Могла и не послушаться, но умолкла. Вовремя. Мошкара, может, слышал, может, не слышал, прочие — ясно, что нет. И ладненько, и славненько. Комплексные испытания для того и существуют, чтоб ликвидировать дефекты. Но не дай бог, не приведи-помилуй, если узнают о дефектах товарищи заказчики. Акты, заявления, рекламации. И суета, суета, от которой и на ровном споткнуться можно.

Полежал, послушал, не спуская цепкого взгляда с легкомысленной гранбуксы, слез неторопливо, сел на прежнее место.

— Ну чо там? — с деланным безразличием спросил Мошкара.

— Тепло.

— Чо лазал?

— Париться.

— Чо ж быстро слез?

— Веник забыл.

— Опять запищала.

— Кто?

— Она. Бери веник… Да шучу, шучу. Не слышал, пятнадцатый куда пойдет? Говорят, в Каракумы.

— Иди-ка ты спать.