Абдурахман Абсалямов: Огонь неугасимый

В молодости из-за этих глаз Гаязов не раз попадал в самые нелепые и смешные положения. Стоило ему подольше поговорить с девушкой — и через несколько дней приходило полное нежных излияний письмо. У кого не хватало смелости писать письма, давали понять о своих чувствах песней, улыбкой, взглядом. А Зариф, молодой и застенчивый секретарь комсомольской организации, старался держаться как можно дальше от подобного рода объяснений.

Накликали ли беду на его ни в чем не повинную голову оставленные без взаимности девушки, или ему на роду было написано остаться неудачником в любви, как бы там ни было, но девушка, которую позже он сам полюбил, не ответила ему взаимностью и вышла замуж за другого. Так он и оставался холостяком до самой войны, несмотря на то что ему было уже за тридцать.

Женился Гаязов на фронте. Марфуга была врачом. Зариф и сам толком не разобрался, женился ли он по любви или принял за любовь свое безграничное уважение к этой скромной миловидной девушке. А если бы и так, думалось ему, для сердца, которое однажды уже перегорело и погасло, и этого много. Но позже он понял, что жестоко ошибся, — сердце его не перегорело, оказывается, чувство не угасло. Едва он вернулся с фронта, судьба снова свела его с Надеждой Ясновой, его первой и единственной, как он теперь понял, любовью. Надежда была одинока, ее муж пропал без вести.

После первой встречи с Ясновой Зариф потерял покой. Стало тяжело возвращаться домой. Теперь он уже раскаивался в душе, что женился, но в то же время далек был и от мысли любить воровски, потаенно.

Но судьба очень скоро разрубила этот узел. Полученные на фронте раны безнадежно подорвали здоровье Марфуги. Напрасно Зариф с присущей ему настойчивостью делал все, что было в его силах, чтобы сохранить ее угасавшую жизнь.

Перед смертью Марфуга, положив свою худенькую горячую руку на руку мужа, сказала:

— Одно мне обидно, что не смогла дать тебе счастья. Прости… — Затем попросила привести дочь, погладила ее по головке и тихо, без мук, замерла навек.

Друзья Гаязова думали, что, оставшись с трехлетним ребенком, он не сможет долго прожить вдовцом. Забудется немного горе, и он приведет в дом новую хозяйку. Но время шло. Наиле, оставшейся после матери трехлетней, пошел шестой год, а Гаязов все не женился.

Ребенок, не понимавший, что мать ушла навсегда, часто спрашивал:

— Папочка, когда же вернется мама?

В такие раздирающие душу минуты Гаязов крепко прижимал к себе дочь: «Вернется, доченька, вернется», — но и сам не знал, появится ли когда в их доме «мама»…

И думал при этом о Надежде Николаевне. А она то обнадеживала, то вновь отдалялась, избегала его. Зариф разумом понимал, что ей трудно забыть своего Харраса, а может быть, она даже втайне надеется на его возвращение, ведь он не погиб, а пропал без вести. Но сердце не рассуждало, оно терзалось одиночеством. Когда Зариф узнал, что скоро в Казань вернется Ильшат (в молодости она была влюблена в Гаязова), это чувство одиночества стало еще мучительнее. Да, Ильшат с полным правом может сказать: «Зачем ты так сделал, гордец, все равно не нашел счастья».

Когда вошел Матвей Яковлевич, Гаязов уже опять разговаривал с кем-то по телефону, одной рукой перелистывая книгу. Услышав осторожное покашливание, он обернулся. В дверях первой комнаты стоял сосед со спящей девочкой на руках.

— Вот… уснула ведь Наиля, — проговорил Матвей Яковлевич, как бы извиняясь.

— И когда девчурка успела убежать к вам? — искренне удивился Гаязов.

Усы Матвея Яковлевича дрогнули. Еще спрашивает когда! Наиля, прежде чем уснуть, не меньше двух часов резвилась, щебетала у них.

Теща хворала, и Гаязову пришлось самому укладывать ребенка в кроватку. Освободившись, он взял Матвея Яковлевича под руку и повел к себе в кабинет. Они любили, когда у Гаязова случалась свободная минута, посидеть, потолковать.

— Надоедает, верно, вам моя Наиля, Матвей Яковлевич, — сказал Гаязов, подводя старика к дивану. — Ума не приложу, что и делать. Вернусь с работы, только займусь ей, а тут либо телефон проклятый зазвонит, либо книгой увлечешься, а то газеты просматриваешь, журнал… Ну и забудешься. Она, бедная, сядет, притихнет возле тебя, как мышка, а потом уныло так и протянет: «Папочка, мне скучно». Вот, честное слово, так прямо и говорит: «Папочка, мне скучно». Я вообще-то на нервы не жалуюсь, но в такие минуты чуть с ума не схожу… вся душа переворачивается. — Гаязов, сжав обеими руками голову, посидел немного молча и тихо добавил: — Не чадолюбив я, что ли…