Абдурахман Абсалямов: Огонь неугасимый

Матвей Яковлевич покачал головой.

— Вижу, в самом деле переполнилась чаша твоего терпения, Иштуган. Будь на твоем месте отец, он не так еще расшумелся бы…

— А что толку? — неожиданно усмехнулся Иштуган уголком рта. — Безусловно, когда много ездишь, имеешь возможность и сам кое-чему поучиться. На Житомирском заводе, например, здорово механизировали обработку стержней. А у нас по сю пору вручную дуют. Непременно расскажу Азарину и Акчурину…

Матвей Яковлевич молчал, делая вид, что его внимание поглощено зацепившимися за ветку яблони серебристыми нитями паутины.

По тротуару мелкими шажками приближался к ним невысокого роста круглолицый старик в черной шинели и форменной фуражке — вахтер Айнулла. Протянув обе руки, он тепло поздоровался с Иштуганом, справился, как и полагается всякому степенному человеку, о делах, о здоровье, после чего они с Матвеем Яковлевичем двинулись своей дорогой.

Один шаг длинного Матвея Яковлевича коротышке деду Айнулле приходилось наверстывать в три-четыре шага. Поспешая таким образом за Погорельцевым, он удивительно походил на бегущего вприпрыжку жеребенка-сосунка. Туговатый на ухо, дед Айнулла при разговоре старался смотреть в рот говорящему, и потому у него вошло в привычку держать голову немного набок, отчего его круглое безбородое лицо выражало обычно неподражаемую смесь лукавства и ласкового добродушия.

— Очень шибко шагаешь, — видно, жена ждет с пельменями? — спросил дед Айнулла и, склонив голову набок, рассмеялся мелким, рассыпчатым смешком.

Матвей Яковлевич в нескольких словах объяснил, почему он сегодня спешит. Айнулла с большим вниманием выслушал его и сказал, мягко растягивая слова:

— Ба-альшое счастье — принести домой сюенче [1] Сюенче — радостное известие, за которое, по народному обычаю, полагается сделать подарок. , Матви Яклич. Наш покойный отец, бывало, говорил: «Дом, в который не ходят с сюенче, — дом-сирота. Дом, куда принесли сюенче, — счастливый дом, полный радости».

Дойдя до угла, они пожали друг другу руки, и Матвей Яковлевич, прибавив шагу, повернул в переулок. Старик Айнулла смотрел ему вслед. «Вот что делает с человеком радость, — думал он. — Полетел к своей старухе, будто за спиной крылья выросли».

Придя домой, Матвей Яковлевич остановился у порога. Ольга Александровна сразу подметила и таинственную улыбку, и многозначительный взгляд и, конечно, не утерпела, тут же полюбопытничала, что за радостную весть принес ей муж.

— Сначала, Оленька, выложи на стол подарок за сюенче, тогда скажу, — отвечал Матвей Яковлевич, расправляя седые усы. — Да, да, подарок за сюенче! На этот раз одним обещанием не отделаешься. Знаю я тебя, потом с носом оставишь. — Вдруг старик умолк, прислушался и, понизив голос чуть не до шепота, спросил: — У нас никого нет, Оленька? — И, не дождавшись ответа, уже по недоумевающему взгляду своей старухи понял, что дома, кроме нее, никого не было.

Матвей Яковлевич торопливо расстегнул пуговицы бобрикового пиджака.

— Посмотри, как упарился… Иду, а сам думаю: что, если он уже у нас сидит… А хозяина и дома нет…

Немного выше среднего роста, с проседью в светлых волосах, легкая на поступь, Ольга Александровна давно уже привыкла выслушивать мужа, не перебивая.

Не только девушкой, но и спустя много лет после замужества Ольга Александровна ревновала своего Матвея, хотя он никаких поводов к тому не давал. Правда, чувство это она никогда не проявляла открыто, не устраивала сцен, не поднимала скандалов, чтобы не унижать ни себя, ни мужа, все переживала глубоко в душе и только одна знала, как сильны были ее муки. Теперь уже пропала острота былого чувства, но всякий раз, как Ольга Александровна встречала с работы мужа, в ее начинавших выцветать глазах вспыхивал теплый свет, щеки покрывались легкой краской. Это не мешало ей втихомолку посмеиваться над слабостями своего старика, а иногда даже любовно подтрунивать над ним.

Матвей Яковлевич, оставив пиджак и кепку на вешалке у дверей и обеими руками заглаживая назад свои длинные, совсем уже побелевшие волосы, прошел в комнату. Дойдя до середины, он остановился, настороженно оглянулся по сторонам, — у Ольги Александровны была привычка, спрятав особо дорогого гостя за шкаф или за дверь, неожиданно выпустить его, чтобы тем приятнее поразить Матвея Яковлевича.

Но на этот раз она, остановившись у раскрытой двери, с недоуменной улыбкой наблюдала за странным поведением мужа. Матвей Яковлевич заглянул за дверь, за шкаф и, явно расстроившись, повторил свой вопрос: