Александр Чаковский - Блокада. Книга 1

И хотя он произнес эти слова по-прежнему иронически-беспечным тоном, явно противоречащим их смыслу, Звягинцев поспешно ухватился именно за их смысл.

– Вот-вот! – воскликнул он. – А мы?..

И он настороженно-вопросительно посмотрел на Королева.

Тот снова поднял голову. Они встретились взглядами. На этот раз Звягинцев не увидел на лице полковника ничего, что напоминало бы усмешку или даже улыбку.

– Что мы? – неожиданно хмуро и даже подозрительно переспросил Королев. – Все, что страна в состоянии дать армии, она ей дает.

– Павел Максимович, – решительно и с обидой в голосе сказал Звягинцев, – ну зачем ты так?! Ведь ты же отлично понимаешь, про что я говорю! Если не хочешь удостоить меня серьезного разговора, тогда так и скажи.

Королев усмехнулся.

– У-до-стоить! – растягивая слоги, повторил он. – Вишь, слово-то какое придумал! Что я тебе – князь или фон-барон какой, чтобы у-до-стаивать?

– Но тогда зачем же ты уходишь от разговора? – с горячностью воскликнул Звягинцев.

– А я никуда не ухожу. Видишь, здесь сижу, перед тобой.

Плоскость этой остроты лишь подзадорила Звягинцева.

– Нет, уходишь! – с еще большей настойчивостью повторил он. – И это… неправильно! С кем же мне поговорить, как не с тобой! Ведь мы служим вместе, вместе были в Кремле, ведь товарищ Сталин и к нам с тобой обращался!.. Это же не могло не дать толчок мыслям! А ты…

– А что я? – по-бычьи наклонив голову, прервал его Королев. – Я, как видишь, сижу, слушаю, интересуюсь, в какую сторону твои мысли от толчка тронулись. Давай докладывай, философ.

Он произнес это слово с ироническим ударением на последнем слоге.

– При чем тут философия! Я хочу говорить о вещах сугубо практических, о таких, с которыми вся наша жизнь связана! И жизнь и долг! Ты что же, полагаешь, если я сапер, инженер, так мне дальше носа и видеть не положено? И если…

– Да хватит тебе оправдываться! – нетерпеливо прервал его Королев. – Говори, что хочешь сказать!

– Хорошо, я скажу, – взволнованно произнес Звягинцев, Он помолчал некоторое время, собираясь с мыслями. – Значит, война неизбежна. Так?

– Ну, допустим, что так, – согласился Королев.

– Значит, она может начаться и завтра. Верно?

– Насчет «завтра», по-моему, загибаешь. Но теоретически – допустим. И что дальше?

– А дальше возникает неизбежный вопрос: готовы ли мы? Я, естественно, про наш округ говорю, об остальных не знаю и знать не могу. Да и в своем мне ближе всего инженерные войска, укрепления и все такое прочее. Вот мы сейчас итоги финской кампании подводим, верно? А ты уверен, что будущая война будет во всем похожа на финскую?

– Дураков нет так считать.

– Но ведь, судя по всему, кое-кто так считает! Как будто нам и в той войне надо будет повсюду линии Маннергейма прорывать!

– Не понимаю.

– Ах, ну как же ты не понимаешь! Ведь нам сейчас в округ только орудия крупных калибров и гонят! А зенитки? А противотанковые? Много ты их видел? А самолетов – ты полагаешь, их достаточно? Послушай, Павел Максимович, – понижая голос и наклоняясь над столом, сказал Звягинцев, – ты уверен, что мы с той установкой покончили?

– Какой еще установкой?

– Ну вот насчет того, чтобы только «малой кровью» и только на чужой территории?

– Вот что, Звягинцев, – сказал Королев, и в голосе его зазвучали новые, холодно-строгие интонации, – ты эту демагогию брось. Тебе, как штабному работнику и члену партбюро, отлично известно, что партия такую установку осудила как самоуспокаивающую. Так что болтовню прекрати! – неожиданно громко выкрикнул он и ударил по столу своей широкой ладонью.

Звягинцев посмотрел на него недоуменно и растерянно, стараясь сообразить, что могло вызвать у Королева такую вспышку гнева.

Но Королев молчал, только лицо его пошло красными пятнами.

– Не понимаю, чего ты сердишься, – нерешительно произнес Звягинцев, – я, кажется, не сказал ничего такого…

Он выжидающе смотрел на Королева, но тот молчал.

«Поразительный человек! – про себя усмехнулся Звягинцев. – Одно только критическое упоминание о какой-либо официальной установке способно привести его в ярость. Даже если эта установка столь же официально раскритикована».

Да, лозунг победы «малой кровью» немедленно вслед за окончанием тяжелой и изнурительной финской кампании был осужден Центральным Комитетом, как неправильный, ориентирующий армию на легкую победу.

Но, внедрявшийся в течение долгих лет, он, естественно, не мог не оставить следа в сознании сотен тысяч бойцов и командиров Красной Армии. И ничего крамольного в том, что он, Звягинцев, напомнил об этом, высказал опасение, не было.