Василий Шукшин - Том 3. Рассказы 70-х годов

– Ты за мной, – сказал ему мрачный. – А ты, – мрачный небрежно глянул на урку – за Иваном.

Урка лежал, закинув руки за голову… Свирепо смотрел в потолок.

– Сколько у тебя, теть Нюр? – спросил электрик.

– По одной всем хватит. Пускай дым-то повыше… а то мне опять на вид поставют. Жалеешь вас…

Электрик вчастую докурил сигарету, старательно пуская дым к высокому зарешеченному окну, рамы которого, по летнему времени, были открыты.

– Давай, – сказал он сухонькому. А сам лег опять в кровать.

Теперь сухонький пристроился к окну и с удовольствием пошел затягиваться, и даже затараторил – от удовольствия же.

– Как ты говоришь: луковица двенадцатиперстной кишки? – поинтересовался он.

– Да, – откликнулся нервный. – Ниша.

– Ниша?

– Ниша.

Сухонький покачал головой… Но все равно на лице у не-го было одно сплошное удовольствие.

– Ну язык выдумали! Я как-то был в поликлинике, читаю на двери: «Исследование моторной функции желудка». Совсем зарапортовались: мотор в желудке исследуют…

– Ты не болтай, а кури, – посоветовал мрачный. – Легко, думаешь, лежать смотреть на тебя.

Очкарик сидел на своей кровати, тупо смотрел перед собой… Ничего, казалось, не видел и не слышал.

– Подними-ка ноги-то, – попросила его тетя Нюра, подлезая с тряпкой под кровать.

Очкарик поднял ноги и в этом неловком положении заговорил с ней.

– Тетя Нюра… Анна… как вас по отчеству?

– Анна Никитишна.

– Анна Никитишна, вы не слышали, кого вчера под трамвай толкнули?

– Под трамвай? – удивилась тетя Нюра. – Да кого же это? Когда?

– Вчера вечером, – очкарик все держал ноги на весу, хотя в этом не было теперь надобности. – В районе Садовой… Было там какое-нибудь движение?

– Движение там всегда есть…

– Я имею в виду – народ сбегался?

– Да брось ты, чудак! – пожалел его мрачный. – Разыграли тебя. Вон лежит… соловей-разбойник с кондитерской, развлекается. Кого ты можешь под трамвай толкнуть? Хорошо самого не толкнули…

Очкарик опустил ноги и встал… И долго, и внимательно – очень долго, очень внимательно – смотрел на урку.

– Что, очкарь? – повеселел тот. – Перетрухал? Хох, гнида!..

– Сейчас подойду и дам пощечину, – сказал очкарик дрожащим от обиды голосом.

Урка изумленно выпучил на него глаза… Смотрел некоторое время. Потом встал, шикарным жестом запахнулся простыней и медленно – очень медленно – пошел к очкарику.

– Я вас прошу, синьор духарь, дайте мне пощечину. Умоляю… надо же держать слово. А то я обижусь и буду вас долго-долго метелить. Ну?.. Мы же с вами джельтмены, вы сказали слово, надо же держать слово.

– Совершенно верно, слово надо держать. Я плохо вижу, где ваше лицо?

– Вот мое лицо, вот… – урка показал пальцем. – Вот эта вот окружность – это моя личность, в такую луну нельзя промахнуться. Ну? Я же тебя оскорбил… Разыграл, как дуру, ты же кандидат…

Все напряженно ждали, чем закончится эта сцена между двумя «джельтменами».

– Могу еще оскорбить, вонючка ученая. Гнида. Как еще?..

– Достаточно, – молвил очкарик. Он распрямился и довольно торжественно, – то ли не чувствуя страха, то ли от театральности, свойственной ему, – произнес фразу: – От имени всех очкариков! – и залепил урке отчетливую пощечину.

– Вот как! – удивилась даже тетя Нюра; по простоте душевной она сперва не поняла, что готовится именно пощечина. – Ты што это, эй!

– Мх-х, хорошо, – как-то даже сладострастно сквозь стиснутые зубы пропел урка. – Еще раз… Умоляю, с другой стороны.

– Нет, этого вполне достаточно, – снисходительно сказал очкарик; странно, неужели он так и не почувствовал опасности, или эта театральность так въелась в человека? Он хотел величаво отбыть в сторону своей койки, но урка поймал его за простыню и подтянул к себе.

– Ну, гнидушка-а, ну умоляю – еще раз, с другой стороны. Ох, как я счас буду метелить! – урка зажмурился и покачал головой. – Как же я буду метелить, мама родимая!.. Умоляю, кинь еще одну – для напряжения, чтобы я о так от, о так – рразорвал сразу…

Но тут встал мрачный со своей койки, подошел к ним и с усилием, решительно оторвал урку от очкарика.

– Дальше будешь иметь дело со мной, – сказал он урке.

Урка опять значительно и долго – в который уже раз он пускал свой взгляд в дело! – посмотрел на мрачного… Тот спокойно – тому кажется, даже доставляло удовольствие, что на него смотрят так значительно, – выдержал этот опасный взгляд и лег на свою кровать. Урка тоже лег. Все произошло в полной тишине. И в тишине же урка вдруг рывком скорчился на своей кровати, заскрипел зубами, закрутил головой и – не то простонал, не то взмолился злорадно своему жестокому богу – поклялся: