Юрий Яновский: Кровь людская – не водица (сборник)

А ненастье, вытряхнув бездну капель, вбирая в себя испарения, перестраивало полчища туч, отгоняло ненужные тучки, прозрачные облака, оставляло темные, плодоносные, дождевые — надежную опору и силу, и двинуло всю их громаду дальше.

Панас Половец стоял перед братом Иваном и его комиссаром Гертом; ни одна пуля не задела Панаса; весь в грязи, расхристанный, без шапки, с длинными, спадавшими на шею волосами, высокий и грузный, стоял он перед сухощавым Иваном.

«Вот где повстречались, Панасе», — сказал Иван и перекинулся несколькими словами с Гертом. Пленных согнали в кучу, со всех сторон стали стекаться победители — Интернациональный полк, из-за туч выглянуло солнце, засверкала вокруг ровная степь, и медленно вздымались вслед за тучами лазоревые башни степного неба.

Панас стоял молча и глядел куда-то в небесный простор. Подошел Сашко и уселся на землю рядом, лицо его было совсем белое и все время подергивалось. «Да здесь и Сашко», — помрачнел Иван, а Панас вдруг крикнул изо всей мочи: «Проклятый выродок, подземная гнида, угольная душа! Наймит Ленина и коммуны, кому служишь, комиссарская твоя морда?!»

«Разговаривать с тобой будем после, — отрезал Иван, — а я служу революции, Интернационалу», — и, поговорив еще о чем-то с Гертом, молча направился к группе пленных, оглядел их внимательно, всматриваясь в каждое лицо, точно браковщик в деталь машины, прошелся раз и другой и стал говорить.

«Ребята, — сказал Иван, — вот и окончилась ваша служба у изменника и бандита батьки Махно. С вами говорит брат вашего Половца, оба мы с ним рыбаки, и отцы наши рыбаки и весь род. Речь моя простая, нескладная, но вы меня и так поймете, потому сейчас повсюду в степях судятся две правды: правда богачей и правда бедняков. Мы отступаем перед кровавым царским генералом Деникиным, прорываемся к Киеву, но, отходя, мы бьем врагов и не даем им пощады. Вот и вы, среди вас есть, должно быть, обманутые бедняки, мы зовем вас, ведь вы наравне с нами горе мыкали — становитесь плечом к плечу с нами биться за бедняцкую правду. Бедняки и трудящиеся примкнут к нам, и все, как один, пойдем к победе, да здравствует Советская власть и Красная Армия!»

Герт подал команду, немногие отошли влево и остановились, остальные кучей повалили прочь, неторопливо ушли; все глаза уставились на них, и царило безмолвие. Толпа людей отходила все дальше и дальше, они ускоряли шаги, кто-то засеменил, вот один оторвался и побежал, за ним другой, третий, толпа, как стадо овец, пустилась без оглядки наутек, спасаясь от смерти. Тогда Иван Половец приказал наводить пулеметы. По его знаку несколько пулеметов стали стрелять, и прекратили пулеметы огонь, когда задание было выполнено.

Панас не ждал пощады, он видел, как погибли его соратники, которых он отбирал зерно к зерну, а иные уже стали чужими. В мыслях у Панаса проносилось детство, юношеские годы на шаланде, ночные уловы, и запах материнской одежды, и необъятный морской простор. «Смерть близка, вот что», — подумал он и обратился к Ивану с теми же словами, которые слышал от Оверка: «Чуешь, Иван, здесь уже двое погибли, а тому роду не будет переводу, где брат за брата идет в огонь и в воду».

«Род наш работящий, да не всяк в роду путящий. Есть люди, горе мыкавшие, сознательностью подкованные, люди пролетарской науки, а есть и несознательные грабители, враги да наймиты врагов. Вот и сам видишь, что род распадается, а класс стоит, и целый мир за нас, и Карл Маркс».

«Проклинаю тебя, — закричал Панас в предсмертной тоске, — проклинаю тебя моей последней минутой!» Он выхватил из-под френча маленький браунинг и пустил себе в рот пулю, чуть постоял недвижимо, потом стал пошатываться, покачиваться, скорчился, как высохший лист, и рухнул на землю, разбрызгивая грязь.

«Стреляй и меня, — сказал Ивану упорный Сашко, — стреляй, выродок!» — «Чертовой души исчадье», — пробормотал Иван, и схватил Сашка за чуб, торчавший по махновскому обычаю из-под шапки, и принялся драть, а Герт улыбнулся.

В степи близ Компанеевки в один августовский день 1919 года стояла жара, потом веял рыбацкий майстро, ходили высокие гибкие столбы пыли, грего навеял обильный дождь, даже ливень, а в это время текли кровавые бои, и Иван Половец потерял трех своих братьев. «Одного роду, — сказал Герт, — да не одного с тобой класса».

Перекопская равнина, этот украинский Техас, начинается за Днепром, южнее Каховки, девственная степь до самой Мелитопольщины, с юго-запада вдоль реки тянется полоса песков, с юга — Черное море и Джарылгачский залив, и сам город Перекоп, извечные врата Крыма, на узкой полоске суши. Ровная, безмежная ширь (в масштабе двух человеческих ног), голый простор без речки, без дерева, кое-где разбросаны редкие деревни и хутора, огромное палящее солнце катится по небу и садится по ту сторону земли, будто за морскую гладь, небо не синее, как над Днепром, а цвета нежных бирюзовых персидских шелков, небо Крыма над безграничьем степи.