Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Два года назад, когда она приехала на Север и поселилась у своей двоюродной сестры Анны Лидиной, та сказала:

— Погуляй недельки две-три, развейся, отдохни, потом что-нибудь придумаем.

«Развейся…» Целыми днями Марина сидела или лежала на кровати, молчала, ничего вокруг себя не замечая. К Анне приходили подруги, старались втянуть Марину в свой разговор, но она вяло улыбалась и продолжала молчать.

— Ты что, дева, на тот свет готовишься? — сердилась Анна. — Сидишь, как монашка, слова из тебя не вытянешь, не ешь, не пьешь, мощи одни остались. Так и до кладбища недалеко.

— Тоска вот тут, — Марина прикладывала обе руки к груди. — Как игла засела. Жить не хочется…

Однажды Анна сказала:

— Не отдыхаешь ты, дева, а изводишься. Собирайся, пойдем, на работу тебя устрою. Уже договорилась.

Марина даже не спросила куда. Какая разница! Все равно ничего не мило.

Надела старенькое платьице, кое-как причесалась, припудрила синеву под глазами и всунула ноги в поношенные туфли. Анна молча, сдерживая раздражение, наблюдала за ней и, когда Марина сказала безразличным голосом: «Ну что ж, пойдем…», не выдержала. Взяла Марину за плечи, почти толкнула на стул:

— Садись! — и сама села напротив. — Давай-ка поговорим с тобой по душам!

Марина тихо ответила:

— Как хочешь…

— Ты мне вот что скажи, — впервые Анна говорила с ней так резко, даже грубо. — Кто виноват в том, что ты там наделала? Кто? Тебя что, заставляли шашни водить с этим паразитом Зарубиным? Заставляли лизаться с ним, когда рядом с тобой был настоящий человек?

Марина молчала.

— Ты не молчи! — крикнула Анна. — Не молчи, слышишь? Осточертело мне глядеть на твою кислую рожу. Обидели бедную, несчастную! Небось, когда хвостом перед Зарубиным вертела, глазки не такими печальными были. Не такими, а? Шла к нему на корабль — фу-ты, ну-ты! А теперь?

— Не кричи, Анна, — Марина зябко повела плечами, повторила: — Не кричи…

— Буду кричать! — Анна стукнула кулаком по своему колену, ближе придвинулась к Марине. — Буду! Знаешь, как у нас говорят? Шкодлива, как кошка, труслива, как заяц. Это про таких, как ты. Нашкодила, а расплачиваться духу не хватает? Расслюнявилась, рассоплилась, глядеть тошно. У нас тут, на Севере, монастырей нету, голубушка, запомни это. Чего глаза закатила, как Мария Магдалина? Нарядилась в тряпье какое-то. Ну-ка!..

Анна бесцеремонно сдернула с нее платье, схватила за одну ногу, за другую — туфли полетели к черту. Подскочила к шкафу, сорвала с вешалки лучшее Маринино платье, вытащила из ящика туфли, все это бросила на кровать.

— Одевайся!

Через полчаса они были готовы. Анна подтолкнула Марину к зеркалу и, еще не остыв, сказала:

— Посмотрись.

Все, кажется, было как прежде. Ее волосы не нуждались в завивках — густые, они крупными волнами падали на шею, и, хотя все ей говорили, что это не модно, она ничего менять не хотела. Легко подвязывала неширокой лентой, и, когда встряхивала головой, темные волны будто разбегались в стороны, потом снова сталкивались и снова разбегались. «Буря!» — часто восхищался Марк, прикасаясь рукой к ее волосам…

Брови у нее были длинные и темные, а о ресницах Марк говорил, вкладывая в свои слова особый смысл: «Такими можно прихлопнуть любого парня». И еще он что-то говорил о них, Марк Талалин, она забыла… Марк… Все Марк…

Губы ее вздрогнули, она отвернулась к окну. И как-то вся сжалась.

Анна на цыпочках подошла к ней, обняла, повернула лицом к себе.

— Ну чего ты, Марийка? — спросила шепотом. — Обидела я тебя? Тяжело тебе?

И не выдержала, уткнулась лицом в плечо Марины, всхлипнула:

— Ой, какая же я… Какие же мы бываем дуры…

…Она привела Марину в ресторан, где сама работала официанткой. Оценивающим взглядом директор окинул Марину с ног до головы, коротко сказал:

— Подойдет. На стажировку — один вечер.

Марина не обрадовалась, не удивилась. Все равно.

Уже после, когда они вышли из кабинета, спросила у Анны:

— Что я буду делать?

Она, наверно, не огорчилась бы, если бы ей пришлось работать в кочегарке, в посудомойке, на кухне — какая разница?

— Будешь официанткой, — сказала Анна. — Пока. А потом перейдешь в буфет. Довольна?

— Мне все равно, — ответила Марина.

Как всегда, ровно в шесть метрдотель включил большую люстру, официант Костя Любушкин распахнул двери и торжественно провозгласил:

— Милости просим!

В вестибюле к этому времени уже накапливалось чег ловек тридцать посетителей, которые нетерпеливо устремлялись к столикам. На ходу бросали Косте Любушкину короткие приветствия: