Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Степа сказал:

— Я уже знаю, что ты Райтынэ в чум берешь.

— Знаешь? — удивленно спросил Вынукан. — Откуда тебе знать такое?

— Хэнча по дороге сказал. А когда свадьбу будешь делать?

— Может, через неделю, может, через две. Когда надумаю. Райтынэ говорит: «Давай скорей». А мне чего спешить? Все равно мы сейчас вместе, никуда она от меня не уйдет… Придешь на свадьбу?

— Приду на свадьбу, — сказал Степа. — Почему не прийти? Райтынэ мне другом хорошим была. Старый она мне друг. А русские говорят: «Старый друг — лучше новых двух».

Вынукан разочарованно сказал:

— Ну, ладно. Я скажу, когда приходить.

Нет, не такого он ожидал. Думал, узнает Степа, что Райтынэ скоро в чум Вынукана пойдет, — взбесится. Может, даже кричать начнет. Райтынэ, мол, моя девка, а не твоя. Тебя, скажет, и в стойбище не было, когда мы с ней вместе были! Если бы ты, скажет, не приехал, все по-другому было б.

И тогда Вынукан ответит: «Это в старое время говорили: „Моя девка“. Теперь так не говорят. Теперь у девки спрашивают: „За кого пойдешь?“ Она сама и решает. Вот так… Райтынэ за меня решила идти, а не за тебя. Разве я виноват?..»

Ничего такого, однако, не получилось. Степка, наверное, совсем дурак. Потерял девку — и хоть бы что! «Приду, говорит, на свадьбу. Почему не прийти?»

Степа шел по тундре на широких лыжах и негромко пел.

Не песню пел, а просто говорил сам с собой, растягивая слова, как в песне.

— Вот ведь как хорошо! — неслось по тундре. — Я опять приехал домой, опять вижу большое небо, слышу, как молчит тундра. Уй как хорошо она молчит! Спит она, наверное, потому что устала после пурги… А потом проснется — и все будет по-другому. Тоже хорошо будет. Песец помчится за леммингом, поймает его, сядет обедать. Волк выйдет на охоту, длинно завоет… Олешки пробегут, тундрянка зашевелится под снегом… Живет тундра!

Степа шел на широких лыжах и пел.

О тундре пел и о себе пел. Трудно ему, однако. Зачем так устроена жизнь, что человеку в ней всегда трудно? Разве нельзя по-другому? И разве нельзя, чтоб всем хорошо было?

Наверное, нельзя…

Он хотел было уже вернуться в стойбище, но вдруг увидел оленью упряжку. Снег, как хлопья пены, летел из-под копыт оленей, снег, как дым, клубился за нартами. Шибко мчатся олешки, будто ветер несется по тундре. И кто-то кричит, подняв над головой хорей:

— Ой-е! Пошли быстро!

Все ближе и ближе нарты. Совсем уже рядом, а из-за снега никак не различить, кто это кричит «Ой-е!». Дурак какой-то. Не видит, что ли, прямо на человека гонит оленей?!

Степа отбежал в сторону и закричал:

— Ты куда глазами глядишь? Мало тундры тебе? Дурак?

Олешки остановились. От их горячих морд валил пар — целые клубы пара.

— Я не хотела тебя испугать, — сказала Райтынэ.

Степа, кажется, задохнулся. Что-то горячее подступило к глазам и к сердцу. Будто огнем его обдало. И немало времени прошло, пока он поверил, что это Райтынэ. А когда поверил, совсем близко подошел к ней и стал смотреть на нее, как на чудо…

Вот она какая, Райтынэ. Вроде и прежняя она, а вроде и другая. Смотрит на Степу не то тревожно, не то печально. Чего это она так смотрит? О чем думает?

— Ты? — спросил Степа.

Она вылезла из нарт, сбросила с головы капюшон кухлянки. Длинные волосы упали на плечи, рассыпались.

— Здравствуй, Степа. Это я, Райтынэ.

— Здравствуй, однако… Узнал я тебя… Далеко едешь?

— Не очень далеко.

— Хорошие у тебя олешки. Быстро бегут.

— Быстро бегут…

Помолчали. Говорить, что ли, не о чем? Когда-то длинной ночи не хватало, каждый раз казалось, что не все еще сказали друг другу. А если и молчали оба, то не так молчали, как сейчас. Тогда по-другому молчали. Легче. Сейчас куда труднее.

— Надолго приехал, Степа? — спросила Райтынэ.

— Поживу маленько. За тундрой шибко соскучился. Будто сто лет ее не видал… Как тебе живется, Райтынэ?

— Плохо живется.

— Плохо?

Неправду говорит, наверное. Райтынэ почему может нехорошо быть? О ней Вынукан стихи пишет, она сама говорит Вынукану: «Давай свадьбу скорее!» Чего ж ей еще надо?

Степа сказал:

— Вынукан, говорят, скоро председателем колхоза будет…

— Может, и будет, — ответила Райтынэ. — Мне-то что, легче от этого? Мне хуже от этого.

Хуже? Вот так да! Этого уж совсем не понять. Разве Райтынэ худо будет, если в тундре станут говорить: «Райтынэ — жена председателя!»

Он сказал:

— Меня Вынукан на свадьбу пригласил. А ты приглашаешь?

— Не приглашаю!

Она это не просто сказала, а закричала. И слезы у нее потекли из глаз. Плачет. Чего она плачет? Чем он ее обидел? Если не хочет, чтобы он шел к ней на свадьбу, он и не пойдет. Не больно-то это ему и нужно…