Лидия Вакуловская: И снятся белые снега…

Меж тем мужчины волокли вельбот к воде, упираясь руками в корму и нажимая плечами на борта.

В суматохе никто не услышал постукивания мотора. И только когда лодка выскочила из-за поворота берега и мотор застучал сильнее, все увидели ее и сидевших в ней людей.

Моторка быстро скользила по воде, нацелив высоко задранный нос на далекое черное пятно в океане.

— Это моя лодка! Моя Ротваль поехала! — узнал свою лодку и свою дочь бригадир Тынеску.

В следующую секунду Тынеску был уже в вельботе, а через минуту вельбот, подхваченный десятками рук, плюхнулся, тяжело охнув, в воду. Калянто дернул за шнур, руль-мотор завелся с первого оборота.

Тынеску не ошибся. Когда люди побежали за веслами и руль-моторами, Лидочка Ротваль и Лена Илкей тоже побежали. Весла и мотор лежали в сарае. Лидочка распорядилась:

— Давай этот мотор брать, на лодке моторной сами поедем. Быстрей других Еттувье заберем.

Лодка стояла совсем близко — сразу за сараем, на берегу. Вдвоем они быстро управились. Лидочка завела мотор, села за руль, и лодка донеслась по океану, взбивая высокую тучу холодной водяной пены.

Вельбот не догнал моторку. Люди, оставшиеся на берегу, в тревожном молчании наблюдали, как моторка, уменьшаясь на глазах, приближалась к темному пятну, подсвеченному низким оранжевым солнцем, пока сама не превратилась в темное пятно и пока оба пятна не оказались рядом. Потом одно пятно совсем пропало, а другое стало увеличиваться и приближаться — моторка возвращалась к берегу. Сблизилась с вельботом, остановилась. Вельбот и моторка сошлись бортами, развернулись, и высокий борт вельбота закрыл от глаз моторку.

Когда Лидочка и Илкей, отогнав на место лодку, прибежали на причал, полуживой и окоченевший Еттувье лежал на брезенте под кручей. Еттувье откачали еще на вельботе. Теперь его раздели догола и растирали спиртом.

Все эти манипуляции не нравились Пепеу.

— Зачем спирт портить? — возмущался он. — Еттувье клизма делать надо! Доктор Антона Филиппа всем больной клизма делал!

Когда Еттувье открыл, наконец, глаза, бессмысленно повел красными белками и выдохнул остатки зеленоватой воды, фельдшер Павлов приказал:

— Прикройте его телогрейками, понесем в медпункт.

Все двинулись вслед. Все хотели знать, что будет с Еттувье и что вообще будет дальше.

Ким шел вместе со всеми, и под мышкой у него скова были книги. Очутившись рядом с Пепеу, он сказал ему:

— Так, значит… Ты говорил — Келлы есть. Как теперь говорить будешь?

— Ты Келлы не видал — я видал. Твои книжки не знают. Ты их в печку клади — огонь будет, — отрезал Пепеу.

Заметив впереди Лидочку Ротваль и Лену Илкей, Ким догнал их.

— Так, значит… Молодец, Ротваль. Ты тоже молодец, Илкей. Вы первые Еттувье спасли. Вам Калянто будет премию давать.

— Пусть дает, — не отказалась от такой посулы Лидочка. — Я чулки шелковые куплю и духи «Сирень» куплю. А ты себе что купишь? — спросила она Лену.

— Я тоже чулки куплю и «Сирень», — сказала Лена, которая во всем хотела быть похожей на Ротваль.

— Еще я своему ребенку куклу красивую куплю, — подумав, решила Лидочка Ротваль.

— Я тоже куклу куплю, — тут же отозвалась Илкей.

— Тебе зачем? — удивилась Лидочка.

— Пусть будет.

— Смотри, это кто там стоит? — неожиданно спросила Лидочка, взглянув вверх, на кручу.

Ким приставил к глазам ладонь.

— Коравье стоит, — узнал он.

— Коравье? — не поверила Лидочка. — Как мог так далеко ходить, если целый год дома больной сидит?

Вверху на круче действительно стоял Коравье. Он устал от долгого стояния и собрался уходить. Тем более что смотреть больше было не на что — берег внизу опустел.

Собака тоже поднялась и ждала.

— Идем, идем, — сказал ей Коравье. — Видала, как океан Еттувье забрал? Океан много охотников забрал. Олеля моего забрал. Ты это видать не могла. Ты тогда еще на землю не пришла.

Из-за слабого зрения Коравье многого не разглядел. Он потерял из виду тонущего Еттувье, как только отлив стал уносить его лодку от берега. Потом он закрыл глаза и вздремнул. А проснувшись, обнаружил, что народ расходится.

Коравье пересек улицу и опять приплелся во двор Пепеу, поросший крупными белыми ромашками, опустился на низкое крыльцо.

— Садись, — сказал он собаке. — Посидим немного — домой ходить надо…

Собака забралась на крыльцо, растянулась у порога.

И снова — пожалуй, в десятый раз сегодня — Коравье не заметил, как задремал, держа на весу голову. Голова его все ниже опадала на грудь, вздрагивая и подергиваясь. Особенно резко дернулась она, когда рядом раздался осипший голос Пепеу: