Всеволод Кочетов - Избранные произведения в трех томах. Том 1

Пресняков тоже улыбнулся, зевнул и, чтобы разогнать дрему, стал скручивать цигарку из табака, удивительно напоминавшего старую мочалу.

— «Матрац моей бабушки», — сказал он. — Кури!

— «Лесная быль», — добавил Курочкин и взял было щепотку, но свернуть ему не удалось: в прихожей раздался звук, не оставлявший сомнения в том, что кто–то получил пощечину; затем там началась безмолвная возня. Курочкин поспешно распахнул дверь, и Пресняков увидел, как Вася Казанков, приставив кулак к носу оборванца, другой рукой тряс его за грудь трещавшего ватника.

— Опять скандал! — сказал Пресняков сквозь зевоту. — Когда я наконец отучу тебя, Казанков; от самоуправства?

— Портсигар стащил, товарищ начальник! — кричал возбужденный Казанков. — Он мне, может быть, дороже денег. Подарок же!

Пресняков вышел в переднюю:

— Отпусти! — сказал он Казанкову.

Первым движением оборванца было схватить валявшийся на полу шлем, но Пресняков ловко отбросил ногой в сторону этот музейный экспонат и поднял его сам. В шлеме лежали два листка бумаги из ученической тетради в клетку. Один чистый, а на другом черным карандашом были вычерчены неровные кубички и прямоугольнички, рядом с ними — извилистая заштрихованная полоса и на ней, по краям, — несколько сильно удлиненных овалов.

Пока Пресняков рассматривал чертеж, Казанков рассказывал Курочкину:

— Хочу закурить, — у меня тут на столе портсигар лежал, — гляжу, нету портсигара. Куда он мог подеваться? Ясно, что его работа. А то чья же еще?

Курочкин обыскал парня, и портсигар из пятнистого, павлиньих расцветок целлулоида нашелся за пазухой его ватника.

— Что я говорил? — Казанков замахнулся. — Громила!

Парень испуганно отступил, а Пресняков, не отрываясь от корявого чертежа, приказал:

— Обыскать!

Парня снова ввели в кабинет. На этот раз Курочкин не только распотрошил все его карманы, он исследовал и опорки, подпорол подкладку ватника, но, кроме огрызка карандаша, ничего больше не обнаружил.

— Что это? — спросил Пресняков, указывая на чертеж.

Парень молчал.

— Что? Добром тебя спрашиваю.

— Огороды, — ответил оборванец. — Где картошку искать. Мне сосед показал, он бывал тут раньше.

— Огороды? А это? — Пресняков повел пальцем по овалам.

— Это? Это… так просто.

— Посадить! — сказал Пресняков появившемуся в это время своему помощнику. — И держать крепко. А ты, Курочкин, молодец, не сплоховал все–таки.

Парня увели. Пресняков бережно сложил его листки в планшет, оделся и вышел на улицу.

Сотрясая землю, били зенитки, в черном небе вспыхивали багровые, разрывы снарядов и метались голубоватые щупальца прожекторов. Над Невой, с назойливым буравящим гулом, шли бомбардировщики. На часы можно было не смотреть: двенадцать ночи — обычное время налета на Ленинград.

Ломая каблуками хрусткий ледок, Пресняков зашагал по неглубоким весенним лужам.

Долинин засиделся в райкоме до поздних апрельских сумерек. В кабинете было тепло, а когда Варенька внесла большую двадцатилинейную лампу с розовым абажуром и мягкие тени легли по углам, в нем стало совсем домовито.

Секретарь склонился над картой. Дневной разговор с Лукомцевым и рассказы партизан растревожили душу, — Долинин снова и снова прокладывал карандашом хитроумный путь оврагами и ольшаниками в обход Славска.

Вот они, знакомые контуры района, знакомые названия колхозов и деревень, дороги, вдоль и поперек избеганные неутомимой райкомовской «эмкой», поля и сады, рощи. Все они на тех же местах, что и прежде: Но через них легла недавно вычерченная коричнево–красная змеистая линия фронта. Грубо и непривычно делит она карту на две неравные части: большая — немцы, меньшая, почти вплотную прижатая к Ленинграду, — остатки когда–то обширного пригородного района. В этой меньшей части сельское хозяйство никогда не преобладало; многочисленные заводы выжигали здесь кирпич, пилили доски, клеили фанеру, делали бумагу и даже строили корабли; здесь возводились корпуса новых предприятий, добывался торф и каолин; перед самой войной в глубоких известняковых слоях начали искать нефть; и только несколько овощеводческих и молочных совхозов упорно возделывали, из года в год осушаемые, торфянистые земли, пасли скот на пойменных, засеянных тимофеевкой и райграсами лугах, разводили крикливую водоплавающую птицу. На огородах стояли решетчатые мачты высоковольтных линий, вокруг заводских заборов разрастались турнепсы и клевера. Это было предместье большого города, — та полоса, где не существовало непреодолимой, грани между чертами жизни сельской и жизни городской, где они сращивались и уживались бок о бок.