Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

— Ах, вот что! Меня хотите эксплуатировать? Трудно мне, дорогой Василий Матвеевич. В другую бы пору… — Вера улыбнулась.

— Знаю: трудно. А мне легко? Взялся сам с ребятами пьесу читать. Пока читаем, вроде всё на должном месте: один или одна, допустим, говорит, другой отвечает. Это пока сидим за столом. На сцене не просидишь все действие, двигаться надо. Кому куда двигаться? Полная неразбериха. Ребята пристают: «Как, извините, трактовать данную роль?» Откуда я знаю — как. Как написано… Там, между прочим, ни черта не написано. Нескладно пишутся пьесы, скажу вам. Никаких объяснений, одни разговоры.

Вера рассмеялась.

— Режиссер вам нужен, товарищи, режиссер!

— Режиссер? Был режиссер. Что толку? Все равно кружок не работал. Настоящий человек нужен, с душой, а не режиссер.

Вера еще веселей рассмеялась.

— Вот у нас на заводе, — сказала она, — где я занималась в кружке, был и режиссер, и он же человек настоящий.

— Согласились бы вы, между прочим…

— Как же я соглашусь? Как приду к молодежи такая… толстая, неуклюжая. Не могу.

— Знаю: не могу. Что же делать–то… Согласились бы, а?

— Отстань, Василий! — В разговор вмешалась Агафья Карповна. — Уговаривать ты мастер, и телеграфный столб уговоришь сплясать вприсядку, не то что человека. Уж так пристанет, так пристанет!

— Мое дело общественное.

— Зажмет, зажмет всех в кулак, — снова сказал Илья Матвеевич. — Держись, невестушка, не уступай ему.

— Сговорились не уступать, не уступайте, — продолжал свое Василий Матвеевич. — А что, например, приведу я к вам, Вера Игнатьевна, одного паренька? Интересуется и, прямо скажем, неплохо соображает, что кому на сцене делать.

— Это кто же, дядя Вася? — спросил Костя. — Не Володька ли Петухов.

— Ну, Володька. Что из того?

— Ничего. Он смешить здоров. Директора изобразит — лопнешь со смеху. Дуня, помнишь, показывал нам Ивана Степановича?

— Обсмеялись, — подтвердила Дуняшка.

— Или тебя, дядя Вася, — продолжал Костя. — Надуется, шею в плечи, глазами ворочает.

— А ты видишь, — вставил дед Матвей, — над родным дядей надсмехаются, в ухо дай.

— Он вовсе и не насмехается. Дружеский шарж. Как в стенгазете.

— В стенгазете? В ней тоже нарисуют, не всё терпи. — Дед говорил будто бы и всерьез, а глаза у него смеялись. — Директоршу столовой нарисовали раз, она к редактору пришла, чернильницы ему перебила кулаком. Не то, говорит, обидно, что вы из человека корову сделали. Главное — старуха какая–то, а не я. Где у меня такие морщины? Да за мной еще трое видных мужчин ухаживают. Муж ее — тот с редактором и по сей день не здоровается. Дружеский шарж — он тоже разный бывает.

— Загудел, дед! Тебя послушать…

— Ума прибавится.

— Как же будет–то, Вера Игнатьевна? — нетерпеливо перебил деда и Костю Василий Матвеевич. — Вести Володьку или окончательно — нет?

Вера вздохнула. Василий Матвеевич понял ее вздох по–своему: сдалась.

Он привел Володьку.

Володька явился с книгами под мышкой, бросил их на стол. Вера увидела записки Станиславского и Юрьева.

— Читаете? — спросила она.

— Читаю. Все по–разному пишут. Один — одно, другой — другое. Запутался.

— Таких рецептов, как в аптеке, искусство не любит, — сказала Вера. — Искусство — это творчество, и каждый творит по–своему.

— Понятно.

Володька был парень смелый. Он сел напротив Веры, дерзко ее разглядывал: первый раз сидел так близко возле настоящей артистки. Ничего особенного, женщина как женщина. Да еще и… в положении.

— Дядя Вася думает, — продолжал он, — что я в режиссеры гожусь. Я не гожусь. Я в постановках играть люблю. В ремесленном учился — играл. Играть буду, режиссером не хочу.

— Кого же вы играли? — поинтересовалась Вера.

— Кого? Разных. В «Ревизоре» Хлестаковым был, Иван Александровичем. Чичикова могу, Павла Ивановича, в инсценировке.

— Неужели? — удивилась Вера. — Ну, пожалуйста, Володя, покажите мне человека, у которого радостно на душе, которому что–то удалось значительное, который получил хорошее известие. Ну, например, девушка ответила ему на признание в любви.

— Жениха, значит, изобразить? Можно.

Володька подумал с полминуты, и неожиданно в столовой Журбиных появился совсем иной человек. Это не Володька Петухов, это настоящий жених, с пьяноватыми от счастья глазами, восторженный, море ему по колено.

— Отлично! — воскликнула Вера. — Ну, пожалуйста, теперь человека с большим горем. Но не сломленного этим горем. Мужественно его переживающего.