Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

Где уж теперь было спать! Едва приляжешь, едва раскроешь книжку — названивают: дед Матвей! Матвей Дорофеевич! Так, мол, и так. В отличие от дневного директора, ночной директор отзывался на каждый звонок. Секретарши у него не было, никакие переключатели ночью не действовали, — попадали все прямо к нему, без канители и бюрократизма: что да кто, по какому вопросу?

Дед Матвей забросил ватник, в котором вначале ходил на дежурство, стал носить пиджак, надевавшийся прежде только по воскресеньям, чаще подстригал свою львиную гриву и старательно расчесывал, холил бородищу. Он уже не был сторожем, и заводские дела волновали его не только ночью; на завод деда Матвея тянуло и днем. Выспится к полудню — стариковский сон недолог, — придет, шаркает валенками по строительным подмостьям, ворчит: «Лед бы скололи с досок, убиться народ может»… «На «козе» кирпич таскаете? Этак при царе Горохе рабатывали». Прораб или десятник ответят ему: «Много ли его, кирпича–то, Матвей Дорофеевич! Простенок заложить — тыщонки полторы». — «А и полторы — зачем горб ломать? Моторный кран стребуйте».

Обойдет стройки, складские дворы, — вечером рассуждает с Иваном Степановичем обо всем, что видел и что не понравилось ему. Глядишь, и лед скалывают, и мотокран пригнали, и отделочный лес дорогих пород из снега перетаскивают под крышу. Дедовы зоркие глаза подмечали многое из того, что ускользало от внимания директора.

И сегодня, приехав на завод, дед Матвей заговорил о неполадках на строительстве:

— Понимаешь, Иван Степанович, гравий не моют. Морозно, объясняют, — корка получается. А гравий тот грязный, пыльный. Как его в бетон пускать! Надо мыть, в тепляке мыть.

— Смотрю я на тебя, Матвей Дорофеевич, — сказал Иван Степанович, — а не мог бы ты директора заменить? Как думаешь?

— Старый, старый я для этого дела. Силенок не хватит, Иван Степанович. Да и неученый. Это, конечно, — неученый — не главное. Главное — старый. Был бы помоложе — на ученье мог бы и поднажать.

— Образование, силенки, они, считаешь, нужны? А вот мне один товарищ говорил… На заводе, говорит, где все налажено, где крепкий рабочий коллектив, где хороший инженерно–технический персонал, там, дескать, и директор ни к чему, без него обойдутся.

— Загнул твой товарищ, — подумав, ответил дед Матвей. — Это он соображает так: вроде духового оркестра. Планы, графики, нормы есть, — они заместо нот. Катай по ним — и вся музыка? А и оркестр без этого самого, как его…

— Капельмейстер? Дирижер?

— Во–во! Без капельмейстера–то и оркестр с толку собьется. Тебе один товарищ говорил, а мне другой рассказывал. Про оркестр рассказывал. Без руководителя, если оркестр большой, что получится? То они, музыканты, равняясь друг на друга, всё быстрей да быстрей играть начнут, под конец понесутся вроде взбесившегося жеребца, а то всё медленней да медленней, на заупокойную съедут. Капельмейстер следит вроде бы за каждым в отдельности, а получается — за всю музыку враз он болеет. В нотах, конечно, все написано, да ведь ноты — они бумага. Если только в бумагу глядеть, неважно получится. Человеку человеческое руководство надобно, человеческое объяснение.

— И проверка.

— И проверка, как же! Кто как действует. Наша партия, Иван Степанович, раздумываюсь бывает, она что? Она тоже решение на бумаге напишет. Хорошее решение, всякому понятное. Распечатай на машинке его, это решение, раздай каждому: действуйте, мол, по написанному, все тут сказано. Ан нет, не так получается. Собрание будет партийное, обсудят всё, обдумают, каждому особое дело определят. Партийный комитет — на ноги, к народу пойдут, объясняют. Парторг рукава засучивает. Опять соберутся, кто как выполняет партийное решение посмотрят. Хорошо человек выполняет — еще лучше попросят. Худо выполняет — поднажмут на него или помогут… смотря, что там и отчего. Не верно говорю?

— Верно, верно, Матвей Дорофеевич:

Не первый раз дед Матвей заставлял задумываться Ивана Степановича. Дедовы слова о том, что даже в самых, казалось бы, мелких поступках надо брать пример с великих людей, сказанные осенью, прозвучали тогда для Ивана Степановича укоризной. Иван Степанович отдавал заводу все силы, все свое время, ничто иное, кроме завода, для него не существовало. Он не ездил в театр, почти не бывал в кино, читал только техническую литературу. От семьи оторвался, домой приезжал пообедать да переночевать. Он думал, что так и надо. Но дед Матвей наговорил таких слов, что Иван Степанович не мог их забыть.