Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

— Откуда ты все это знаешь, Матвей Дорофеевич? — спросил он.

— А уж знаю. Народ все знает. Ты вот на коммунистов обиделся: по лысине бьют. А скажи–ка: сколько народу тебя на конференции критиковало?

— Почти все, кто выступал. Человек двадцать.

— Вишь — двадцать! Да поди и в зале были такие, которые кричали: «Правильно!»

— Были.

— А голосовать тайно стали, чть в ящике получилось? Единогласно выбрали тебя в партийный комитет! Теперь и подумай, какой народ вокруг тебя. Цени его, а не жалуйся: «По лысине бьют!» Уважает, значит, наш заводской народ своего директора, а критикует, чтоб помочь тебе твои недостатки исправить. Не чужой ты человек на заводе. Свой.

Дед Матвей вспомнил времена, когда Иван Степанович, Ванюшка Сергеев, бегал по цехам в кепочке, устраивал комсомольские субботники, выступал на митингах. Растрогались оба. Попрощались друзьями. Уже возле дверей Иван Степанович обернулся на часы:

— Поздновато, Матвей Дорофеевич. И дождик идет. Что делать?

Дед Матвей понял шутку.

— Ладно, — ответил он, разглаживая бороду: — Кати на машине. С казенного дела домой — можно.

Он остался один в теплом, до глухоты тихом, огромном кабинете. Сел за стол в кресло директора, прочитал список телефонов под стеклом, потрогал по очереди трубки телефонных аппаратов, подул в них; заслышав гудок станции, опускал на место. «Московский» телефон он не тронул, только почтительно оглядел его со всех сторон. Потом нажал черную кнопку — в пустой приемной за дверью прозвучал резкий звонок. Все директорское хозяйство было в порядке, все действовало. Дел никаких не предвиделось.

Дед Матвей перебрался на диван, испробовал пружины — мягкие; подумал, что завтра, пожалуй, надо будет принести с собой одеяло да подушку, а то и простыни, — прятать их тут где–нибудь на день. Пока лег так. Но и так лежать было мягко и удобно. Постукивали часы, билась под потолком большая муха — синяя, наверно, и жирная; булькала вода в батареях центрального отопления.

Да, кончилась рабочая его жизнь, кончилась. Вот и все, что он будет видеть и слышать отныне: телефоны, столы, стулья, часы и сонные мухи. Вот и все, что осталось ему делать: валяться на казенном диване и ждать. Чего ждать? Экие мысли в голову лезут!.. Жалко, Иван Степанович ушел.

Собеседника деду Матвею явно не хватало. Он покосился на книжный шкаф, встал, потрогал дверцы — заперто, и ключа нет. Завтра потребует ключ, с книжками–то всё веселей, А не то и из дому какую поинтересней принесет. Снова лег. «Эх, елки–палки, не заснешь тут, бока отлежишь, сна дожидаючись. Оно вроде бы и не годится спать на службе, деньги–то за что идут?»

Подумал так и разом уснул, уснул на почетном, ответственном посту, который не каждому можно доверить.

1

За окном было пасмурно; Алексей видел, как по стеклу, смывая остатки летней пыли, бежали струйки дождя — длинные мутные извилины. Вставать не хотелось.

Но вставать было надо: в девять придет фоторепортер, молодой, одних лет с Алексеем, человек в кожаной блузе с молниями и с «лейкой» на груди.

Алексей сбросил одеяло, сунул ноги в туфли из войлока, включил сначала радиоприемник, затем электрический чайник.

Под команду давно знакомого по голосу инструктора он проделал привычную серию гимнастических упражнений, и, пока их проделывал, пока мылся под душем в ванной, чайник закипел.

Часы показывали без четверти девять. Пора было накрывать на стол. Занятие довольно противное, но необходимое. Алексей небрежно, как попало, расставил тарелки с закусками, купленными вчера вечером, переложил из банки в вазочку какое–то густое черное варенье, ткнул вазочку, тоже куда попало, меж тарелками. Душа его, однако, тотчас запротестовала против такого беспорядка. Переставил иначе, симметрично, красиво. Сервировка получалась вполне пристойная. Смущало одно. Надо ли выставлять графин со старкой? Сам Алексей водки не любил; если и выпивал иной раз, то лишь кагор, причем в глубокой тайне от товарищей, чтобы не высмеяли: кораблестроитель, а пьет церковное.

Но тут дело другое. Фоторепортер сказал, что имеет задание от редакции журнала — показать выходной день знатного стахановца. Допустим, вино — признак обеспеченной жизни. Но, одновременно, не признак ли это некоей умственной ограниченности?

Алексей оставил графин в шкафу за полной неясностью вопроса.

Он подошел к окну. Десятый час, чайник перекипел, а на дороге пусто. Только на мосту через Веряжку, как всегда, торчат промокшие ребятишки и удят ершей.