Михаил Жигжитов: От святого до горемыки

Артель обзавелась немудрященьким катерком. В грубо сколоченном деревянном корпусе бодро стучал старенький «болиндер». Правда, плотники малость ошиблись, поэтому «Красный помор» имел крен на правый борт. Забавно было смотреть на него со стороны, когда он шел по небольшим волнам. Тогда его правый борт опускался еще ниже, и создавалось впечатление, будто по ухабистой дороге шел хромой человек. Поэтому-то его в шутку прозвали «семь гривен».

Старшим на катере ходил бывший моряк Степан Кузин, а мотористом Петькин закадычный друг Ванька Зеленин.

Теперь рыбаки не уходили на путину гребями. Их уводил туда на буксире «Красный помор», а после окончания сезона приводил обратно в Аминдакан. Правда, отстукивал-то за час бедный старенький «болиндер» не более десяти километров, но все же не грестись. Руки поморов стали заживать от кровяных мозолей.

Вот и в эту весну сразу же за льдом в залив Ириндакан привел «Красный помор» лодку-«хариузовку» Петра Стрельцова. С ним на пару рыбачил бывший пограничник Федор Бесфамильных. Здоровенный, на вид неуклюжий и угрюмый, на самом деле он был очень подвижным и ловким рыбаком. Черные, прямые монгольские волосы закрывали лоб и брови. Небольшие темные глаза глядели сурово и отчужденно, и казалось, что они не умеют улыбаться. Орлиный нос и плотно сжатые губы, которые раскрывались только лишь для ответа на заданный вопрос. Весь его грубый облик был медвежеватым. Он мог молчать целый день, сидеть и слушать собеседника, проворно работая своими большими и сильными руками.

Любил Федор накормить человека. Бывало, заглянет к ним чья-нибудь лодка даже в самую глухую ночь, он быстро соскочит с постели, распалит костер, вскипятит чай, зажарит на рожне рыбину и молча угощает путника. Сидит перед незваными гостями и молча подливает горячий чай.

Когда-то Сидор Стрельцов в шутку называл своего сынишку Петьку башлыком. Не ошибся старый помор. Из Петра получился очень смекалистый и предприимчивый рыбак, с характером вожака рыбацкой ватаги — смелым и волевым. Только теперь слово «башлык» исчезло из употребления, с новой жизнью пришло новое слово — «бригадир». Петр стал бригадиром.

Хоть их в лодке-«хариузовке» всего двое, все равно Федор нет-нет да назовет его товарищем бригадиром. Петька, недовольный этим официальным обращением, сердито отмахивается:

— Будет тебе, Федька!

Федор потеплее обычного буркнет:

— Так положено, — и снова замолчит на день.

В эту весновку в Ириндаканскую губу хариуса и ленка привалило тьма-тьмущая. Рыбаки сбились с ног, недосыпали, недоедали. Каждую ночь серебристыми ворохами покрывались сети. Эту массу рыбы нужно было выбрать из сетей, распутать замысловатые «титьки», разобрать и развесить на вешалах сети, распороть и засолить рыбу, а затем чинить разорванные сети. Легко сказать!

Рыбаки за две недели наполнили рыбой все лагуны и с первым же приходом «Красного помора» снялись домой.

После бессонной ночи, навозившись с тяжелыми бочками, Стрельцов со своим помощником свалились прямо на палубу и заснули непробудным сном.

Чумазый, весь выпачканный мазутом и нефтью, Иван Зеленин высунулся из машинного отделения и улыбнулся при виде скорчившихся друзей.

— Замерзли, черти, будто нечем накрыться. — Из кубрика вытащил брезент и одел парней. — Вот теперь дрыхните, бакланы! — весело проговорил Иван и поспешил в черную утробу катера, где с перебоями застучал его капризный «болиндер».

Спит Петька и видит сон.

Плывут они с отцом на блестящем светло-голубом катере, который стрелой несется по голубой глади моря, словно у этого дивного судна приделаны невидимые крылья. Петька стоит в рулевой будке и крутит взад-вперед колесо штурвала. А отец сидит нарядный, на полном румяном лице искрятся счастьем черные глаза. Нет-нет да взглянет он на часы и с усмешкой говорит:

— Петруха, ты добрый башлык, да и посудина твоя что «ковер-самолет» — несется наравне с чайкой… Мы с тобой от Святого Носа оторвались в десять утра, а сейчас только двенадцать… Стало быть, два часа ходу, и на́ тебе — уже Горемыки рядом.

Петька видит на высоком пологом берегу большое село. Дома многоэтажные, белые, со множеством окон. Спрашивает у отца:

— Неужели, тятя, это Горемыки?

— А ты как думал, конечно, это Горемыки. Видишь, какие дома отгрохали! Совсем не узнать деревни, и название ей дали новое, гордое… Нет теперь Горемыки. Все, шабаш! Отгоремыкали поморы.

— Значит, тятя, первые-то поморы здорово горе мыкали?