Берды Кербабаев - Небит-Даг

— Что ты говоришь, Айгюль! На Урале искали пятнадцать, а то и двадцать лет, в Татарии — десять лет без существенных результатов. Зато потом!.. Сама знаешь…

— Я тебе твердо говорю: нефтеносность сазаклынских пластов полностью доказана!

Вдруг он улыбнулся, заглянул в глаза Айгюль и сказал:

— Ну что мы спорим!.. Ты просто сердишься на меня за то, что я опоздал?

Айгюль молча кивнула головой и подумала: «Не могу же я признаться, что благодарна брату за его упрямство, что не хочу разлуки с любимым, хочу видеть Тойджана каждый день, всегда… Как он умеет меняться в одну минуту! Чуть ли не кричал на меня, а теперь кроткий как ягненок…»

Началось второе действие. Они сидели рядом. Сильный, большой, он ворочался все время, ему было тесно в кресле, тесно в костюме, и он боялся неосторожно задеть Айгюль. А она все время плечом чувствовала его плечо, руку и была так счастлива, что не видела ничего на сцене, она была вознаграждена за все неприятности этого вечера.

Вдруг, в самом неподходящем месте, он жарко зашептал:

— Ты знаешь, что рассказывал Сулейманов, главный геолог: возмутительные факты! Разве с этим можно мириться! Говорит, что за четыре года наша разведка сделала четыреста тридцать тысяч метров проходки, а на долю новых площадей приходится всего сорок четыре тысячи!.. Подумай, одиннадцать процентов!

— Тише, дай людям слушать, — смеялась Айгюль.

Но он долго не мог успокоиться. Она часто ловила на себе его влюбленный взгляд, смущалась, краснела, как девочка, тихонько шептала:

— Смотри на сцену.

Когда он провожал ее домой, мутная луна повисла над городом, как кинутый в небо мяч.

Было совсем темно, когда Тамара Даниловна Довженко, жена Аннатувака Човдурова, вернулась домой с работы. Навстречу матери выбежал Байрам. Светловолосый и черноглазый, смуглый и курносый, приветливый и упрямый четырехлетний мальчик удивительно соединял в себе черты отца и матери. Тамара Даниловна высоко подняла сына, прижала к себе, расцеловала загорелые щеки. Упершись руками в грудь матери, Байрам отстранился и строго спросил:

— А где папа?

— Разве он не приехал?

— Всегда вы меня обманываете.

— Неправда, Байрам-джан! Тебя никогда не обманывают.

— Сказали, что вместе приедете, и обманули. Я ждал, ждал… Даже не обедал.

— Вот мы с тобой и пообедаем вместе.

— А папа?

— А у него, малыш, срочная работа.

— Как же он будет работать голодный?

— Байрам-джан, он поест на работе.

— Я хочу его видеть! Всегда я один…

— А Марья Петровна?

— Петровна со своими кастрюлями. Даже сказку мне не рассказала.

— А игрушки?

— Они же не говорят! Я спрашиваю, спрашиваю, а они ничего не отвечают. Я их целую, а они не целуются, сколько ни прошу…

— Ах ты мой бедный… А в детсад пойдешь?

— Папа тоже там будет?

Тамару Даниловну всегда удивляла эта страстная привязанность мальчика к отцу, которого он так мало видел. Иногда ей казалось, что сын любит Аннатувака, потому что чувствует, что этот высокий, мрачноватый с виду человек такой же мальчишка, как и он сам, а может, и потому, что отец баловал Байрама, не желая омрачать короткие встречи замечаниями и наставлениями. Видя, что мальчик сейчас очень огорчен, мать попыталась отвлечь его от печальных мыслей.

— Не грусти, Байрам-джан, придет весна, и мы с папой возьмем отпуск. Вместе будем обедать, вместе гулять, покажем тебе разные игры, качели устроим…

Мальчик развеселился, закружился, запрыгал, побежал к своим игрушкам поделиться радостной вестью, что весной вся семья, все трое возьмут отпуск.

Сидя за обедом, Тамара Даниловна весело болтала с сыном, а сама с нарастающей тревогой прислушивалась, не подъехала ли машина.

Все в Небит-Даге считали, что у Човдурова тяжелый характер, и, несмотря на это, многие любили его. Сотрудники боялись вспыльчивости Аннатувака, осуждали его внезапные решения, но знали, что человек он прямой и честный, никогда не станет сводить личных счетов. Когда-то, в первый год жизни в Небит-Даге, Тамара Даниловна догадалась, что она умеет лучше самого Аннатувака объяснять людям мотивы его поведения, не раз ей удавалось предупредить конфликты, рассеять недоразумения, хотя сама она, конечно, больше всех страдала от строптивости мужа.

Аннатувак любил ее, как никого на свете. В его отношении не было ничего рассудочного или хотя бы обдуманного, это было мужское обожание, и молодая женщина чувствовала это, как чувствует растение солнечное тепло. Но когда он приходил домой ожесточенный событиями служебного дня, она боялась этих минут: нельзя ничего предугадать. Расслабляющая душу радость оттого, что Тамара рядом, и гнев, отвердевший за день, делали его душевное состояние ломким, готовым мгновенно измениться от какого-нибудь пустяка. И часто туча, собиравшаяся над морем, проливалась в садах. Иногда, пересказывая в лицах какое-нибудь служебное столкновение и вдруг почувствовав ее несогласие, он поднимал ее на руки и нес из одной комнаты в другую. И в эти минуты она не знала, что его толкает, любовь или ярость, слепой гнев. Может, сейчас он бросит ее и будет топтать ногами? Ей становилось стыдно и за себя и за него, в такие минуты она даже лишалась речи от страха, именно от страха за себя…