Берды Кербабаев - Небит-Даг

— Бросьте демагогию! — крикнул он, снова обернувшись к Сулейманову. — Кому нужна ваша нефть с глубины четырех тысяч метров и за сто километров бездорожья! Сколько будет стоить государству тонна такой нефти!..

— Согласен!.. — не дал ему говорить Сулейманов и даже подскочил в кресле. — Тут экономисты будут считать. Согласен! Но вы-то, еще не считая, тянете туда, где легче, вот в чем корень!

— А вы хотите повторить историю с Боядагом! — раздался пронзительный возглас Тихомирова. — Ухлопаете без пользы десятки миллионов, тогда заодно и за старые затеи с вас спросят! Что тогда скажете?..

— Скажу, что «беда между глазом и бровью сидит», — со злой усмешкой возразил геолог. — Для сомнений всегда найдется тысяча аргументов, придет на помощь и логика… Однако двигает жизнь не сомнение, а воля. Нам пора расширять фронт нефтедобычи, и мы пойдем в Сазаклы, еще и дальше в пустыню пойдем. В самую глубину Каракумов! Каркайте больше: «Трудности! Трудности!» Что же, сложить руки? Умыть руки? Бояться?

— Кто здесь боится? — угрожающе спросил Човдуров.

— Вы боитесь!

Впоследствии Аман Атабаев справедливо заметил Сулейманову, что этих слов не надо было говорить. И не только потому, что Аннатувак — человек честный и мужественный. Начальник конторы вскочил и, точно лезвием бритвы, резанул ребром ладони вдоль шеи, где с левой стороны — все это знали — бугрился у него кривой рубец от раны.

— Кто трус?.. Я трус? Что, эта дырка у меня от ослиного копыта? Что, я ради красивых глаз получил свои ленточки? Кто дошел до Берлина? Кто на стене рейхстага на месте фашистской свастики написал: «Аннатувак Човдуров, сын Каракумов»?..

Бледный, с искаженным лицом, ни на кого больше не глядя, Аннатувак прошагал по комнате, кулаком растворил дверь, вышел в приемную и захлопнул дверь за собой.

Все молчали.

— Ай, парень, как же это так… — проговорил совсем расстроенный Таган.

А председатель колхоза Ягшим, пристально смотревший на Човдурова, пока он шел мимо, подумал: «Ай, какой злой человек! Как бы вода в колодце, который он выроет, не оказалась горькой…»

— Что же ты задумалась — делай ход!

— Я не знаю, проводить ли эту шашку в «дамки»… Видишь, это так просто! Ты можешь обидеться.

— Если я проиграю одну из трех, не обижусь…

— А подряд две партии?

— Ну ходи же, Ольга!

Она провела в «дамки» свою шашку и тотчас отметила с улыбкой:

— В техникуме ты играл лучше.

— А ты была красивее в техникуме!

Она засмеялась. Его угрюмый вид ясно говорил, что это неправда, что в глазах Нурджана она никогда не была так хороша, как сейчас, в красном уголке, где они играли в шашки на подоконнике в ожидании начала разнарядки.

— Теперь я играю в шахматы, — хмуро сказал Нурджан. — Меня научил мой старший брат Аман. Это куда интереснее.

— А меня научишь?

— Это не для женщин. Ну, делай же ход!

В открытое окно была видна в облаках пыли промысловая земля. Тонкие побеги молоденького лоха заглядывали в окно и иногда цеплялись за золотистые волосы Ольги. В комнате слышались веселые голоса, смех, стук бильярдных шаров. Вдоль наружной стены за окном, усевшись поудобнее, курили в ожидании разнарядки мастера и операторы, дым от их папирос скользил в окно. Ольга отмахивалась от него защитными очками, с которыми сегодня не расставалась. С привычной добросовестностью она углубилась в игру, а Нурджан, совсем забыв о шашках, любовался пшеничными косами, венцом уложенными на маленькой головке.

Нет, она и вполовину не была так хороша в техникуме! На мгновение ему представились все четыре корпуса общежитий и дворик с выставленной для лекций фонтанной арматурой, похожей на памятник во славу науки, и распахнутые решетчатые ворота, открытые на улицу, — там, у ворот, он когда-то впервые заговорил с этой русской девушкой.

— Ты помнишь Людмилу? — вдруг спросил он. — Говорят, она учится в Баку, в нефтяном институте…

— Давно не была в техникуме, — откликнулась Ольга. — Давай как-нибудь на этой неделе забежим, проведаем Тиграна Аршаковича.

Нурджан улыбнулся.

— Хочешь кишмишу? — он вытащил из кармана комбинезона полную горсть изюма и сунул ей в свободную левую руку. Ему нравилось, как она, точно ребенок, ест из ладошки.

Вдруг она рассмеялась.

— А помнишь укроп? Ох, какой ты был смешной!

Это было воспоминание о том дне, когда, забежав к вечеру на рынок, Нурджан не нашел для Ольги цветов, ни инжиру, ни даже яблок и купил ей пучок укропу. «Зачем мне это?..» — залилась звонким смехом и зарделась Ольга, распушив на ладони зеленые пахучие стебельки. «А что же мне было купить, если нет ничего?..» — угрюмо вопрошал Нурджан. «Купил бы сухую воблу! Я очень люблю!» И она хохотала над его смущением сердечно и беззаботно.