Берды Кербабаев - Небит-Даг

Расстроенная, измученная поздним раскаянием, Мамыш совсем забыла, что на кухне варится обед. А там, за прикрытой дверью, дым коромыслом.

В котле выкипела вода, плов начал подгорать. Пустой чайник накалился докрасна, отвалившийся носик упал на пол. Кухня наполнилась чадом. Серая кошка, сидевшая на подоконнике, жалобно мяукала, негодуя на беспорядок.

Вернулся Нурджан, так и не догнавший Ольгу. Хмурый и злой, он повалился на диван, как борец, уложенный на обе лопатки. Он упрекал себя, что опоздал, упрекал и мать, которая, как он догадывался, холодно приняла Ольгу. Ему казалось, что девушка навсегда отвернулась от него.

Мамыш тоже терзалась, глядя на сына. Сознавая вину, боялась заговорить. Но не в ее характере было долго молчать. Что толку сидеть по углам, будто коты после драки? Не зная, с чего начать, она спросила:

— Нурджан, дорогой, не заварить ли тебе чаю?

— Я и чаем, и обедом, всем по горло сыт! — раздраженно сказал он и даже рукой показал, как он сыт по горло.

Старуха взмолилась:

— Ты, дорогой, не говорил о ней. Откуда я могла знать, что это так важно?

— Не все ли равно — важно, неважно! Даже нищему оказывают внимание, когда приходит в дом, потчуют чем-нибудь…

Таких упреков Мамыш не могла выдержать. Раскаяние ее улетучилось, как дым из кухни. Снова вспомнились предостережения Ханыка, в потухших глазах загорелся огонек.

— Нищего я накормлю, но не считаю достойной своего хлеба всякую девку, готовую бежать за тем, кто махнет ей рукой!

Нурджан вскочил с дивана и встал перед матерью:

— Что ты сказала?

— Мой хлеб не для тех, кто тянется сразу к сорока тарелкам, — твердо повторила старуха.

— Сейчас же замолчи! — Впервые в жизни Нурджан закричал на мать.

— Кто это должен молчать? — Мамыш, казалось, готова была выцарапать ему глаза. Брызгая слюной, она вопила: — Еще Атабаю не удалось связать мой язык! А ты кто? Щенок желторотый! Щенок!

В эту минуту Нурджан находился в таком возбуждении, что одним ударом кулака мог бы пробить стену, но перед матерью он был бессилен.

Юноша овладел собой.

— Как видно, мама, нам с тобой в одном котле кашу не варить. Я, конечно, никогда не забуду все, что ты для меня делала. Когда понадобится помощь, можешь на меня рассчитывать, а теперь… Теперь остается только искать для себя угол. До свидания!

Сгоряча старуха не поверила сыну и продолжала кричать:

— Если так расплачиваешься за молоко, которым я тебя кормила, если надеешься найти кого-нибудь получше меня, можешь убираться куда хочешь!

Она прокричала эти слова, почти плача. Жалость защемила сердце Нурджана, но Мамыш не унималась.

— Думаешь, не знаю, куда хочешь податься? К той, кто всучивает тебе соску в рот, а сама улыбается другим! К Олге идешь!

— Мама! Прекрати!

Подняв кулак, Мамыш крикнула:

— Когда умру — замолчу! Когда умру!

Нурджан бросил плащ на руку и кинулся к двери, а Мамыш, у которой сердце рвалось на части, крикнула вслед:

— Нурджан, дорогой, подожди!

Но сын уже не слышал.

Январский день клонился к закату. С утра погода непрестанно менялась, подобно крылу бабочки, переливающемуся на солнце всеми цветами радуги. Облака, мчавшиеся в сторону моря, то расходились, то заволакивали весь горизонт, небо серело, как пенька, а потом снова делалось голубым, как спокойная гладь Каспия, и опять плаксиво хмурилось, как лицо обиженного ребенка. На землю начинали падать крупные капли, но с резким порывом ветра дождь стихал. И вдруг сероватое облако быстро спускалось вниз, окутывало верхушку буровой, кругом ложилась густая тень, воздух пропитывался мельчайшей изморосью. Все становилось влажным — бревна, железо, руки рабочих; на одежде, как бисеринки, блестели капельки, а дождя не было. И тут же легкий туман поднимался ввысь, как пыль от выколачиваемого ковра, и солнце между волнами легких тучек то появлялось, то исчезало, будто качаясь на качелях. Наконец облака улетучились, и теплые лучи потянули с земли чуть видные клубы пара.

Айгюль собиралась домой. Промысловый шофер Сарыбай, вызванный на комсомольское собрание, разрешил ей самой вести старенький «газик». Открыв капот, она старательно ковырялась в засорившемся карбюраторе, но мысли ее были далеко.