Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

Очнулся Витюнькин от мерного покачивания. Сначала он подумал, что его везут на машине, но когда открыл глаза, увидел запрокинутый подбородок Голощапова, широкий, плохо выбритый.

Голощапов прохрипел, что он успел дотащить кабель до тех пор, пока немцы все бомбы не покидали, и связь теперь через немецкий кабель работает нормально.

Облегченно вздохнув, Витюнькин попросил снять с него гимнастерку.

На груди Витюнькина не оказалось ран, только один огромный, в две ладони, кровоподтек.

Голощапов тревожно спросил:

— Может, тебе легкие отшибло?

Витюнькин открыл рот, подышал, потом сказал:

— Нет, ничего, дышится.

— Тогда порядок, — сказал Голощапов.

Потом связисты снова шли по дороге и сматывали трофейный кабель на катушки.

Витюнькин, довольный тем, что смерть миновала его, весь во власти этого волшебного ощущения себя живым, оборачиваясь к Голощапову, снова рассказывал ему, хотя Голощапову это не было интересно, как ловко они прошлый раз, когда на месте разрыва не хватило провода, присоединили к линии шомпола винтовок — и связь работала. Или вот тоже пришлось линию через лес прокладывать, а шесты сгорели, потому что в связную повозку попала мина. Так они вместо шестов использовали стволы деревьев. Но, чтобы сквозь сырое живое дерево ток не заземлялся, они в стволы деревьев вбивали колышки из сухих сучьев, и связь тоже хорошо работала.

Голощапов, успокоенный тем, что Витюнькин жив, снова принял вид человека, обойденного судьбой. Слушать же про провода ему было вовсе не интересно.

В то время, когда немцы бомбили нашу связь, а Витюнькин и Голощапов в огне разрывов протягивали аварийную линию, я был в блиндаже генерала, и он передавал в часть очень важное приказание, от которого во многом зависел успех боя.

И вдруг связь прервалась. Но потом аппарат снова стал работать, и генерал успел сказать то, что было нужно ему, и то, что было очень важно для всего нашего дела. Правда, потом генерал выругал дежурного телефониста за плохую работу. Телефонист виноват не был, а виноваты были немцы. Но генерал этого не знал, как не знали Витюнькин и Голощапов того, что говорил генерал.

Может быть, теперь гвардии красноармейцы Витюнькин и Голощапов прочтут эти мои строки и узнают в общих чертах, как проходило дело. А то Голощапов до сих пор убежден, что если он нынче снова шагает по очищенной от немцев земле, так он тут ни при чем.

1943

Лейтенант Петрищев прибыл ночью к полковнику в штаб энского соединения из немецкого тыла. Пять дней тому назад он был заброшен в тыл в составе десантной группы, и сейчас весь вид Петрищева говорил о пережитом.

Лицо и шея лейтенанта сильно поцарапаны, в ушах запеклась кровь, ватник опален, на коленях и на локтях темные, влажные пятна. Но вместе с тем в позе его, в блеске глаз, в подчеркнуто лаконичных ответах чувствуется гордость человека, только что побывавшего в самом пекле.

Петрищеву лет двадцать с небольшим, полковнику — за сорок.

— Используя карманную артиллерию, мы продолжали теснить противника в его собственных траншеях, — докладывал лейтенант. — Группа Федоренко нанесла огневой удар. Противник, покинув траншеи, стал отступать. Прижатый к собственному минному полю, он решил окапываться и обороняться любой ценой, но сопротивление было нами сломлено. Остатки, обратившись в паническое бегство, подорвались на минном поле. Затем…

— Это вы после, — перебил полковник. — Скажите, могу я после того шума, который вы там подняли, танки пускать или не могу?

— Бой за переправу продолжается, — уклончиво сказал Петрищев, — и если родина нам прикажет…

— Вы родину не тревожьте. — Полковник встал, прошелся по блиндажу, поправил фитиль в лампе, спросил: — Через два часа можете обратно отправиться?

— Могу.

— Так вот, я вам даю саперный взвод. Будете действовать в его составе.

И, кажется, ничего обидного в словах полковника не было, но Петрищев покраснел и колеблющимся голосом спросил:

— Где действовать, товарищ гвардии полковник?

— Там, — понятно? Свою переправу будем строить и дорогу, — сердито сказал полковник и стал царапать лезвием безопасной бритвы по карте, стирая стрелы, нанесенные красным карандашом.

Мужественная профессия советских парашютистов–десантников — подвиг. Битвы с численно превосходящим врагом здесь не исключение, а правило. Воля человека достигает тут своего высшего накала.

Что же касается саперов–дорожников, то они в большинстве народ пожилой, степенные, отцы семейств. Понятно, с каким чувством Петрищев отправлялся в саперный взвод, чтобы принять над ним команду.