Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

В блиндаже сыро, как в погребе, и тесно. В амбразуры невооруженным глазом видны немецкие окопы, зыбкая пыль от пулеметных очередей.

Капитану Сиверцеву на вид лет сорок. У него сухое лицо, одет он со строгой щеголеватостью кадрового командира.

На наблюдательном пункте, который находится от противника в семистах метрах, Сиверцев расположился с удобствами. Нары накрыты теплым одеялом, в изголовье толстая белая подушка. На фанерной доске бритвенный прибор, зеркало, большой синий чайник с квасом.

Это не важно, что за двое суток капитан только один раз прилег. Важно то. что здесь, в семистах метрах от врага, более уютно, чем на КП — далеко, там, позади, на опушке леса.

За двое суток беспрерывного наблюдения капитан засек огневые точки на переднем крае противника. И теперь, называя сухие цифры, он давит врагов, зарывшихся в складках нашей земли.

Самое трудное впереди. Предстоит дуэль с немецкой тяжелой батареей, которая сейчас молчит.

Эта батарея пристреляна по собственному переднему краю. Когда наша пехота прорвет укрепления, немецкая тяжелая батарея постарается накрыть ее. Этот маневр оборонительного огня является одной из разгаданных особенностей тактики немецкой обороны.

В момент штурма, когда неминуемо заговорит немецкая батарея, ее нужно разбить.

От этого поединка во многом зависит исход операции.

Когда капитан отворачивается от стереотрубы, чтобы дать передохнуть воспаленным от напряжения глазам, сидящие у стены бойцы взвода управления вскакивают и вытягиваются. Капитан снова обращает усталое лицо к стеклам. Бойцы медленно садятся, не сводя настороженного взгляда со спины капитана.

Бойцы знают — командир придирчив. Но зато он никогда не пытался внушить симпатию к себе мнимо добродушной веселостью или той ложной проницательностью, когда, спрашивая бойца, делают вид, будто наперед знают, что боец ответит. Жестокие, прямые слова свойственны капитану.

Вчера утром, когда, лежа на нарах, он отдыхал, разведчики привели в блиндаж пожилую женщину. Женщина плакала, хватала бойцов за плечи и все спрашивала: действительно ли они русские? Она казалась помешанной.

Капитан спросил, что она делала в лесу. Женщина сказала:

— У меня в доме немецкие офицеры живут. Они очень землянику любят. Я каждый день хожу для них ягоды собирать. А если приношу мало, они меня по голове кинжалами в чехлах бьют. И всю мне память отшибли, от этого я стала глупая и заблудилась.

Капитан подвел женщину к стереотрубе. Навел стереотрубу на деревню и просил указать, где ее дом. Женщина, глядя в трубу, испуганно воскликнула:

— Вот тот, меж двух тополей, которые в грачиных гнездах!

Капитан на секунду припал к трубе, потом подал команду:

— Правее ноль шестнадцать, два снаряда фугасными, второе орудие — огонь!

Когда взрывы смолкли, капитан попросил снова посмотреть в трубу.

Женщина наклонилась… и вдруг бросилась на капитана и стала кричать на него, размахивая кулаками, и рвать на себе волосы.

Капитан стоял, вытянувшись, с бледным лицом и заслонял левой рукой простреленную руку, чтобы женщина не ушибла ее. Потом капитан повернулся к бойцу; указывая на женщину, сказал:

— Отведите ее в Бугаево, что ли. Скажите, в сельсовете пусть устроят. Ей теперь жить негде.

И боец увел кричащую женщину.

Вечером она снова пришла к капитану, подошла к нему и сказала тихо:

— Вы простите меня, товарищ, я просто была какая–то ненормальная.

Капитан сказал, тоже тихо:

— Я понимаю вас.

Потом женщина поставила на пол кринку с земляникой и сказала:

— Вот, может, покушаете? — И объяснила: — Я почему ка вас так кричала… вы думаете: хату жалко? — И совсем тихо сказала: — У меня дочка там оставалась. Ниной ее звали.

Все молчали. Женщина поправила платок; потом молча попрощалась со всеми за руку и ушла.

А земляника в кринке еще долго стояла в блиндаже, и на эту кринку бойцы смотрели так, как смотрят верующие на икону.

…Всю ночь шел дождь. А дождь ведь нагоняет тоску. Капитан сидел на нарах, баюкал раненую руку и все курил. Бойцы тоже не спали и тоже курили. Они знали, что у капитана не так болит рука, как сердце. И бойцы ждали рассвета, потому что с рассветом должно было начаться наступление.

На рассвете немцы стали бить из минометов по высотке, где был расположен наблюдательный пункт. Они решили выбить во что бы то ни стало сначала глаза у русской батареи.

Враг очень спешил. Он открыл огонь сразу из трех минометных батарей.