Олесь Гончар - Бригантина

Много их разбежалось, даже неловко было цифру показывать в сводке, все же к вечеру первые беглецы стали возвращаться, потом и другие появились кто откуда… Не было троих: Бугор не вернулся, Кульбака и Гена Буткевич. Их кровати и после отбоя остались нетронутыми.

— Мой промах! Мой! — оправдывался в тот день перед Ганной Остаповной Тритузный. — Дернуло же меня послать с ними того олуха. А он, оказывается, из тех, что только и умеют конфликтовать, озлоблять против нас… Духу его теперь не будет в нашем заведении!

Антон Герасимович, глубоко переживая этот свой недосмотр, готов был даже подать в отставку, но Ганна Остаповна отговорила, оставив вопрос открытым до возвращения директора.

Как водится, был объявлен розыск, сообщили куда следует, назвали приметы беглецов. Однако результатов это никаких пока не дало. Исчезли маленькие пираты, испарились…

И все же не скажешь, что так уж бесследно они пропали: хотя информация, поступающая в школу, и не считалась очень точной, однако по некоторым признакам можно было заключить, что беглецов не унесло куда-то на окраину вселенной, что кто-то, похожий на них, бродит поблизости, исподтишка высматривает, выслеживает оттуда все, как выслеживают, пусть пока еще в воображении фантастов, внеземные загадочные наблюдатели жизнь нашей планеты. Присутствие сбежавших смутно ощущалось, давало себя знать то в одном, то в другом. Марысе, скажем, чудилось, будто по ночам за верандой что-то шелестит в кустах, и она вскакивала, тихонько выходила на улицу, потому что была уверена: это бродит в темноте ее маленький рыцарь, измученный угрызениями совести. Но в кустах прошелестит и стихнет. А еще белозерские рыбаки уверяли, будто видели неких патлатых у себя в плавнях, — это, конечно, беглецы из стриженых уже превратились в заросших настолько, что, удирая от рыбаков, цеплялись патлами за вербные ветви. И заезжий археолог обронил полушутя, что кто-то неизвестный ночью ходил вокруг их палаток, наверное, привлеченный скифским золотом, которое археологи, конечно же, лопатами гребут и под головы себе в палатках складывают. Более того, уборщица из виноградарского совхоза, присматривающая за квартирой директора, пока хозяин в командировке (а жена вместе с ним), клялась, что однажды вечером в директорской квартире кто-то смотрел телевизор, не иначе — новоявленный домовой! (Наверное, теперь и домовые без телевизоров не могут.) Ничего не взято, а стулья переставлены, и телевизор включен, тяжелые плюшевые портьеры предусмотрительно опущены, чтобы с улицы не видно было… Так кто же это мог столь таинственно развлекаться у голубого экрана?

И, может, недалеко были от истины авторы этих слухов, ведь находили же в лесополосах нечто вроде шалашей, кто-то ночевал, и следы мальчишечьих ног замечали на разрыхленной земле виноградников…

Как та красная планета Марс, которая то приближается к нам во время противостояния, то удаляется снова куда-то на окраины Солнечной системы, так и ангелочков наших некие силы будто притягивали чуть ли не к самой ограде спецшколы, то снова их отбрасывало прочь, несло, как перекати-поле, куда-то в степи. А ночью в степях, и вправду как во вселенной, всюду движущиеся огоньки: началась жатва! В эту пору степь и ночами не спит, живет, трудится, словно бы переговариваясь своими бесчисленными огоньками… Вот они то встречаются, то расходятся, плывут где быстро, где медленно, двигаясь во всех направлениях с разной скоростью: быстро — это на близких полях, а если медленно, то это комбайны ходят где-то далеко, далеко…

Подобно тому как ходят звезды и планеты во вселенной, с такой же величавой размеренностью здесь прокладывают свои орбиты трудовые огни незасыпающей ночной степи, вся темень расчерчена их движением. Степь и ночью пахнет зерном, свежей соломой, поднятой пылью пахнет, хотя ее и не видно в темноте; переночевать теперь можешь где угодно, зарывшись головой в кучегуру только что сброшенной комбайном соломы, еще теплой, еще полной дневного солнечного духу.

Утром, когда ангелочки просыпаются, они похожи скорее на чертенят: неумытые, замурзанные, у каждого солома в волосах. Только глаза продрал, должен думать уже о каком-то промысле: под ложечкой сосет, а кухни тут для тебя нет, одною же свободой не проживешь, как она ни сладка…

Все дальше уносило наших ангелочков в объятия воли, в мир неведомых еще испытаний, риска, превратностей судьбы.

Однажды по ним даже стреляли, когда они ночью кружили вокруг полевого стана, обсаженного тополями. Сторож стрелял с намерением, видимо, попугать, — не могло же быть, чтобы всерьез он хотел подстрелить кого-нибудь из них, как зайца, — кому же охота, говорил Гена, мучиться потом всю жизнь, чувствуя себя убийцей.