Нина Кондратковская - Круг зари

И примостясь у порыжелых стен,
у кирпичей, потресканных от зноя,
справляет грач рождение второе
и хитрым глазом смотрит на мартен.

На речке Сылве
дожди косые,
туманы грузные
над серым руслом.
А кто-то плачется:
— Да где мой мальчик-то?
В тепле ли, в сыте ли
и мягком свитере?

— На речке Сылве
здоров твой сын ли?..
Ну что ты, мама…
Тут все нормально!
На сплаве весело,
костры и песни.
Придем со славой
за ледоставом.

На речке Сылве
снега босые,
метели жгучие,
леса трескучие.
И кто-то плачется:
— Да где мой мальчик-то?
Обут, одет ли
в таком-то пекле?

— На речке Сылве
здоров твой сын ли?..
Ну что ты, мама…
Тут все нормально!

Когда шуршит колючая шуга,
топча и разрушая берега,
у дна тревожа шуструю форель,
бежим туда, где жгуча и туга,
спадая с гор, клокочет Куштумга
над жухлой остротой осокорей.

Она летит, взрываясь и рыча,
в ущельях тучных камни волоча,
кусты смородины, вершинный снег…
Башкирия — серебряный колчан,
где речки — стрелы с горного плеча
срываются в долины по весне.

Бежим! Бежим!
Я покажу тебе,
какой хочу завидовать судьбе —
речушке малой, позабытой богом,
что с первым солнцем, подобрав снега,
летит в объятья к заливным лугам,
не выбирая ровную дорогу.

Большие Луки…
Что вы для меня,
и я для вас, проходчивый и новый?
Сурова друга моего родня,
явился — спи,
ни слова, ни полслова.

Взгремишь щеколдой и на первый взгляд
старуху эту обзовешь старушкой…
Но в чугуне картошины кипят.
И молоко морозится лягушкой.

Бессонница…
А мне бы пятый сон,
и петухов не слышать на заборе,
а мне сегодня выспаться резон,
и как-то нужно совладать с собою.

Большие Луки у Неять-реки,
кирпичная, добротная деревня,
где большей частью нынче старики —
и те врастают постепенно в землю.

Над ними звезды и разливы рос,
леса, песчаник, вечное круженье…
Бессонница. И горечь папирос.
Бессонница.
Дороги продолженье…

Я лимоны, как солнце, рисую
в золотистой крутой кожуре…
Вот и стебли — зеленые струи,
вот и ветер в застывшей игре.

Распаляюсь в порыве высоком,
набираю искусную злость.
Словно брызгами едкого сока
белый ватман пропитан насквозь.

Наливаются зрелые тени,
увлекают глаза глубиной…
Как в окне, на бумаге растение
оживает сейчас предо мной.

Я рисую, как солнце, лимоны,
наношу фантастический фон…
Я устал притворяться влюбленным —
я сегодня пропаще влюблен!

В дождях захлебывались рощи
и так раскатывался гром,
что травы взламывали площадь
в асфальте полувековом.

Они — в штыки на камень черствый,
в упор, насквозь, наверняка…
О сколько силы и упорства
в живой упругости ростка!

Трава…
Сдави — и соком брызнет.
Но нет же, смерти вопреки
неистовым стремленьем к жизни
полны вот эти стебельки.

И душу схватывает зависть —
вот так суметь бы в мир войти;
в холодном камне бросить завязь,
сломить его и расцвести!

Снова осень над заспанным садом…
После сумрачных ливней и гроз
я купаюсь в бездонности взгляда
под дождем твоих синих волос.

Как бы ни было трудно на свете,
никогда я судьбу не кляну…
Видишь — в листьях запутался ветер,
в ненадежном кленовом плену.

Ты сегодня темна спозаранку
и в разлете упрямых бровей
так похожа на злую цыганку…
Только мне почему-то теплей.

Ты темна — я до глупого светел,
и виновным вина — не вина…
Видишь — в степи уносится ветер,
с блеклых кленов сорвав семена.

Будет все, как должно было сбыться,
будут ливни лететь под откос…
Только будут сухими ресницы
под дождем твоих синих волос!