Константин Лебедев: Дни испытаний

Рита прижималась к нему все ближе и ближе, словно боясь, что его может кто–то отнять. Она подняла голову и через плечо Бориса увидела молочный диск часов над вокзальным входом. Стрелка их перепрыгнула на следующее деление.

— Борис, — сказала она, — я никак не могу представить, что останусь одна. Смотрю на эти стрелки, и ужас охватывает меня, когда вспоминаю, что с каждой минутой все ближе и ближе подкрадывается начало моего одиночества. Я боюсь, — она перешла на шопот, — я боюсь, что теряю тебя навсегда. Ну, скажи же, что это не так. Скажи, что ты вернешься.

— Ну, конечно, дорогая, — нежно ответил Ростовцев. — Конечно, я вернусь, и мы будем опять вместе…

Она притянула его голову и благодарно поцеловала. Ее губы были мягкими, теплыми, и он почувствовал, как они трепетали. Через минуту она снова заговорила:

— Я не знаю почему, но мне так хорошо сейчас с тобой. Ты кажешься мне таким родным, близким… Как обидно, что ты уезжаешь!..

— Зато, — сказал Ростовцев, — подумай, какая будет у нас встреча. Ты только представь ее себе. Будет столько радости, столько счастья! Но, чтобы встретиться, нужно расстаться…

Издали донесся гудок паровоза. Ростовцев посмотрел на часы: до прихода поезда оставалось десять минут. Он сказал об этом Рите.

— Неужели? — тревожно воскликнула она. — Как быстро летит время. Вот, хотелось сказать тебе так много, а на самом деле ничего и не сказала…

— Все понятно, дорогая, — ответил тепло Ростовцев. — Ты все сказала, а я хорошо тебя понял… А теперь нужно идти.

— Да, — вздохнула Рита, — пойдем.

Марию Ивановну они застали сидящей на чемодане. Она радостно улыбнулась, но, заметив, что они невеселы, опустила глаза.

Носильщик в белом переднике с большим медным номером на груди объявил, что нужно выходить на перрон. Открылись тяжелые резные двери. Старик–сосед невозмутимо дождался, чтобы вышли все, и потом, кряхтя, поднялся. Нехотя, он продел руки сквозь лямки своей котомки и засеменил к дверям через опустевший зал.

— Пойдемте и мы, — сказал Ростовцев, берясь за ручку чемодана.

Поезд был где–то на стрелках. Издали доносился нарастающий шум колес.

Задрожала под ногами земля, и паровоз пронесся мимо, обдав людей струей разрезаемого воздуха. Совсем рядом простучали колеса вагонов, вдавливая в почву шпалы, промелькнули дрожащие слабенькие огоньки кондукторских фонарей, и поезд, скрипя тормозами, тяжело остановился. Лязгнули столкнувшиеся тарелки буферов, и колокол у станционного здания звонко отозвался одним ударом.

Ростовцев нашел свой вагон и вскочил на подножку. Заняв место, он вышел к ожидавшим его Рите и матери.

Суета на перроне понемногу стихала. Наспех давались последние советы, говорились прощальные слова. Кое–кто вытирал изредка предательские слезинки. Кто–то пытался знаками разговаривать через оконное стекло, размахивая руками и нервничая оттого, что его не понимают. Все слова, все действия были торопливы, как бывает всегда, когда нужно за небольшой промежуток времени договориться о многом.

Марии Ивановне давно хотелось расплакаться, но она крепилась, боясь расстроить сына. Сдерживая волнение, она застегивала наглухо его шинель, чтобы он не простудился. Руки ее дрожали. Пуговицы не проходили в тугие новые петли, ремень портупеи мешал, и у ней получалось все очень медленно.

— Ты будешь писать нам, Боренька? — спросила она, чтобы нарушить тяготящее молчание.

— Я надеюсь, что и вы не забудете меня?

— О, да! — нервно ответила Рита, теребя в руках тонкий ремешок своей сумочки.

Ростовцев подумал, что матери будет тяжело одной. Она, было, повеселела, когда он приехал, и сейчас уже привыкла к его присутствию.

«И опять она останется одна», — мелькнуло в голове. — Ты, Рита, навещай маму, — попросил он вслух.

— Хорошо.

— А ноты мои, — сказал он Марии Ивановне, — ты, мама, убери с этажерки, чтобы зря не пылились. Отнеси в другую комнату. Там, знаешь, есть полка, туда и сложи.

— Сделаю, Боренька, сделаю… — шептала Мария Ивановна.

— Да смотри, храни их.

— Сохраню, милый, — кивнула она головой.

Ростовцев помолчал.

— Ну, вот и наказы все, — сказал он через некоторое время, вздохнув. — Что еще наказать вам и не знаю, пожалуй… Чтобы ждали, — только это разве. А ждать меня вы и так будете…

— Ой, будем ждать, Боренька, — почти всхлипнула Мария Ивановна. — Ой, будем… — На глазах у нее появились слезы.

— Не надо, мама, — тихо сказал Борис. — Этим делу не поможешь. Да и не из–за чего плакать…