Юлиан Семенов - Майор Вихрь. Семнадцать мгновений весны. Приказано выжить

– Я до сих пор не могу прийти в себя.

– Все обошлось, преступники схвачены, они не уйдут от возмездия.

– Это понятно. Мне другое непонятно: как они посмели?

– Расследование ведет лично Кальтенбруннер.

– Тогда я спокоен.

– Ну, что вас привело в мои пенаты? Выкладывайте. Вы же хитрец. Вы всегда держитесь в стороне от начальства. Уж если пришли ко мне – значит, случилось что-то интересное. Что замыслили, что хотите предложить?

– Генерал, я пришел не с этим, хотя кое-что перспективное у меня имелось.

– Ну, ну, пожалуйста, я весь внимание.

– Генерал, я прошу вас ходатайствовать перед командованием о переводе меня в передовые части.

– Что?!

– Позвольте курить?

– Да, пожалуйста…

– После всего случившегося в ставке фюрера, после коварства Канариса я чувствую себя морально ответственным за то, что работал в военной разведке и не разглядел врага.

– Вы с ума сошли! Я три года работал с Вицлебеном и год с Паулюсом. Так неужели мне винить себя в этом!

Берг похолодел от радости: он точно сыграл, он рассчитывал на реакцию Нойбута, но не на такую прекрасную, лучше не придумаешь.

А генерал продолжал:

– Нельзя быть бабой. Меня так же, как и вас, гневит предательство этих людей! Но неужели из-за изменников перечеркивать самого себя? Я только сейчас понял причину наших неудач на фронте: это следствие измены! Теперь, когда мы очистились от внутренней хвори, все переменится к лучшему! Смотрите – всколыхнулся тыл, идут народные демонстрации, громадный приток средств в фонд победы, а сколько мальчуганов, истинных солдат, прямо-таки рвутся в армию! Берг, вы – баба! Я не знал этого за вами. Талантливейший военный разведчик – и вдруг этакое интеллигентское слабоволие!

– Генерал, это кризис наступил у меня сравнительно недавно.

– Почему?

– Потому, что мне дали почувствовать недоверие.

– Не порите ерунды! Кто это мог сделать?! Мне прекрасно известно, как относится к вам командование группы армий!

– Мне выразили недоверие в той организации, которая мне представляется совестью нашего государства. Я имею в виду гестапо.

– Скажите, пожалуйста, – после некоторой паузы спросил Нойбут, – кто именно из работников гестапо выразил вам недоверие?

– Шеф восточного управления бригаденфюрер Крюгер.

– Это же не центральный аппарат.

– Для меня нет разницы – периферия или центр.

– Как на духу: вы не чувствуете своей вины? Какой-нибудь, самой мелкой? Невольной?

– Я готов завтра же предстать перед судом – я чист перед родиной и фюрером. Поэтому я и прошу отправить меня на передовую. Я готов своей кровью искупить главную мою вину – я столько лет работал в аппарате у этого негодяя и не смог его понять.

– Вот что… Я переговорю в двух аспектах: с командованием группы армий – по официальной линии, а неофициально я свяжусь с Кальтенбруннером. Я высоко ценю вас, Берг. Я готов сражаться за вас. В такой же мере решительно, как и прикажу вас расстрелять, если мне сообщат любые, самые незначительные данные, хоть в какой-то мере обличающие, вас в контактах с заговорщиками.

– Генерал, вы не можете себе представить всю степень моей благодарности. И тем не менее позвольте мне оставить вам мой письменный рапорт. Он мотивирован. Это – документ. И поверьте, если он записан химическими чернилами, то продиктован кровью.

– Хорошо, хорошо. Важные дела надо утрамбовывать пищей. Вы не оценили искусства моего повара.

– Борщ изумителен.

– Немного водки?

– Теперь да. Я сейчас словно в детстве после исповеди.

– Прозит!

– Прозит!

– И сегодня же, не медля, приступайте к работе. Это не пожелание, это – приказ.

– Слушаюсь, генерал. Хотя это сопряжено с некоторыми трудностями: операция, поверьте слову, необыкновенно перспективна. Речь идет о перевербовке русской разведчицы и о моем дезинформационном контакте с представителями Генштаба Красной Армии. Эта операция не может развиваться успешно до тех пор, пока гестапо Кракова – к слову сказать, это наша совместная операция, и я не могу присваивать все лавры армейской разведке, – пока гестапо Кракова не выделит своих людей, необходимых в этой решающей фазе.

– Приступайте к работе незамедлительно! Встряхнитесь! Ну, ну! Вот так!

– Генерал, я очень, очень признателен вам.

– Э, перестаньте, – поморщился Нойбут. – Я ненавижу оказывать благодеяния, но считаю для себя непреложным законом выполнять воинский долг. Я его выполнил. И по-моему, вы запомнили: я буду сражаться за вас до той поры, пока убежден в вашей преданности родине. Если я буду поколеблен в моей вере – я с такой же убежденностью отдам вас в руки правосудия.