Петр Северов - Морские были

Как-то — это было на исходе метельного декабря — Потапыч увидел утром в лесу вблизи фактории многочисленные свежие лыжные следы. Он прошёл по следам не менее километра, насчитал десять пар лыж, с точностью определил, что это были лыжи индейской работы, и даже поднял сбитое о ветку оперение стрелы.

Было несложно установить, что отряд индейцев в десять человек зачем-то приходил к фактории незадолго до рассвета, что индейцы были вооружены и ушли не в сторону селения «воронов», а куда-то на север, в таёжную глушь.

Потапыч возвратился на факторию, разбудил Серебренникова, показал ему оперение стрелы и высказал опасение, что индейцы приходили с какой-то недоброй целью.

— А не могло ли случиться, Потапыч, — спросил Серебренников, — что эти люди случайно пришли к фактории и не захотели в ночное время тревожить управляющего?

— В ночное время, — молвил Потапыч в раздумье, — к фактории никто ещё не приходил.

В тот же день весь отряд занялся укреплением и ремонтом обветшалого частокола. На фактории, кроме того, было установлено дежурство часовых. Проводник Анатолий снова отправился в разведку в селение «воронов». Возвратился он озадаченный и встревоженный.

— Наверное, они прогнали тебя или встретили очень плохо? — спросил Серебренников.

— Нет, — сказал проводник, — они встретили меня очень хорошо… Слишком хорошо, чтобы я поверил их радости. Они угощали меня олениной, сладкими корнями и свежей рыбой, которая в эту пору — большая редкость. Но я видел женщин с лицами, измазанными сажей. Это значит, что у них кто-то умер. Не одна — несколько женщин. Я спрашивал, кто у них погиб. Но мне не ответили. И ещё я видел там человека, не похожего на индейца. Он очень высокий, тощий, длинноногий и горбоносый. Заметив меня, он сразу же повернулся и ушёл. Мне сказали, что это шаман из племени «длинные копья». Но в том племени нет таких высоких и горбоносых людей…

Серебренников приказал держать оружие наготове.

Постоянная суровая обстановка на фактории не мешала, однако, штурману изучать край, вести дневники, любоваться суровыми красотами севера. Он мог долго бродить в горах, в тайге. Возвращался очень довольный и усаживался за дневник.

В новогоднюю ночь, очарованный северным сиянием, он записал:

«Трудно описать красоту этого великолепного явления: почти все небо было объято пламенным переливом цветов: красного, багрового, малинового, жёлтого, голубого и других, образуя беспрерывно струящиеся во все стороны столбы, движение которых производило шум вроде какого-то лёгкого треска, а над головою образовался блестящий купол».

Ни Серебренников, ни его товарищи, конечно, не знали, сколько уже раз из-за куста или из-за скалы готова была сорваться с тетивы направленная в него смертоносная стрела. То обстоятельство, что русский начальник обычно странствовал один, удерживало «воронов»: они поклялись Инхаглику уничтожить весь отряд.

В майский день 1848 года, когда Медная с гулом и грохотом пронесла мимо фактории свои тяжёлые льды, отряд Руфа Серебренникова тронулся в дальнейший путь. Шесть промышленников, штурман и два проводника шли теперь на одной байдаре.

В тот же день от селения «воронов» отчалило пять больших байдар. Старый Инхаглик напутствовал воинов:

— Помните: все русские должны умереть. Если хотя бы один из них уцелеет и вернётся на берег океана — они пришлют сюда своих воинов для мести. Так говорит доктор. Он знает. Доктор тоже ненавидит русских, потому что он наш друг.

Боб Хайли смотрел вслед удалявшимся байдарам, и маленькие прищуренные глазки его смеялись…

Ещё через несколько дней в селении «воронов» произошли новые важные события: «доктор» и старый Инхаглик-Чёрная Стрела скрепили договор, по которому все побережье реки Щечитны отныне принадлежало Бобу Хайли, и воины Инхаглика давали торжественное обязательство оберегать эти земли от чьих бы то ни было посягательств. Не умея расписываться, старый вождь приложил к гербовой бумаге вымазанную в чернила свою пятерню.

«Доктор» отметил подписание договора торжественно: у него нашлась порядочная бутыль «весёлых капель», тех самых «горящих капель», которыми лечил он старого Инхаглика от печали, когда четверо его воинов отравились ядом кураре.

Завидев эту бутыль, индеец вскричал восторженно:

— Я готов отдать тебе все земли и по реке Дикой!

За время знакомства с «доктором» Инхаглик успел настолько пристраститься к спирту, что часто спрашивал с испугом: