Вениамин Каверин: Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году

– А ведь интересно узнать, – однажды спросила (или, быть может, только подумала) Таня, – кто еще слушает меня, кроме роз, гладиолусов, лилий и георгинов?

– Сын Стекольщика, – ответил ей чей-то мягкий, приветливый голос.

– В самом деле? Почему же я вас не вижу?

– Не только ты, Таня. Кстати, я узнал твое имя, потому что, когда у тебя получается трель, ты говоришь себе: «Ай да Таня!»

– Так вас не видит никто?

– В том-то и дело!

– Но ведь это же очень неудобно, – возразила Таня. – Вам-то самому хотя бы изредка удается себя увидеть?

– К сожалению, редко. Только когда идет слепой дождь.

– А что это такое?

– Дождь пополам с солнцем. Впрочем, тогда меня могут увидеть и другие.

– Те, кто к вам хорошо относится?

Она услышала добрый, звенящий смех и подумала, что так могут смеяться только хорошие люди.

– Это я радуюсь, что ты так догадлива, – сказал Сын Стекольщика. – Кроме того, ты вежлива, терпелива и нелюбопытна.

– Вежлива? Может быть. Терпелива? Пожалуй. Но нелюбопытна? Ну нет! Мне, например, до смерти хочется узнать, почему вы стали прозрачным, что вы делаете в этой оранжерее, и вообще, что с вами случилось?

– Ну что ж, – вздохнув, отвечал Сын Стекольщика. – Придется рассказать тебе мою историю, Впрочем, это нетрудно, потому что я давным-давно выучил ее наизусть.

– Видишь ли, – начал он, – я сын Председателя Союза Стекольщиков, который так любил свое ремесло, что каждый месяц выбивал все окна в своем доме только для того, чтобы вставить новые стекла. Стекло всегда казалось ему одним из семи чудес света, а прозрачность – самым драгоценным свойством любого предмета. Среди его друзей были, например, прозрачно-чистые и прозрачно-благородные люди. Словом, ему до смерти хотелось, чтобы у него родился совершенно прозрачный сын, а когда человек неутомимо стремится к намеченной цели, это почти всегда удается. Вот так и случилось, что я, как видишь, родился совершенно прозрачным.

– Точнее было бы сказать: «как не видишь», заметила Таня.

Он опять засмеялся – и так звонко, что стекла оранжереи весело отозвались.

– Прекрасно! Значит, ты еще и остроумна. Впрочем, я не могу согласиться, что быть прозрачным так уж неудобно. Видеть тех, кто тебя не видит, – в этом есть своя прелесть. Ты спрашивала меня, что я делаю в этой оранжерее. Ты понимаешь, мне приходится много путешествовать, а в гостиницах всегда начинаются длинные, утомительные расспросы… «Извините, гражданин, мы не прописываем невидимок…» Или: «Как же я могу предоставить вам номер, если неизвестно даже, женщина вы или мужчина?» Словом, я решил, что удобнее всего останавливаться в оранжереях. Теперь остается только один вопрос: «Что вы делаете в Немухине?» Ответ: «Ничего». Просто мне показалось, что в этом городке немало кристально-честных и прозрачно-благородных людей. Вот я и подумал: «А вдруг мне удастся помочь кому-нибудь из них?» Ведь именно такие люди часто попадают в беду.

– Да, – вздохнув, ответила Таня. – Вот вчера, например, мальчишки гоняли футбольный мяч и разбили окно в доме нашего Старого Трубочного Мастера. А уж честнее и благороднее его нет, мне кажется, никого на свете.

– Вот я ему и помогу, – сказал Сын Стекольщика. – Но, Таня… Может быть, я мог бы чем-нибудь помочь и тебе? Когда я смотрю в твои глаза, мне начинает казаться, что ты не очень счастлива. Или я ошибаюсь? Почему, например, ты занимаешься музыкой не у себя дома, а в этой старой оранжерее?

– Потому что госпожа Ольоль совершенно не выносит ни меня, ни мою скрипку. Папа нанял ее, чтобы она вела наше хозяйство, и она, мне кажется, вела бы его очень хорошо, если бы поменьше старалась понравиться папе.

– А она очень старается?

– К сожалению, да. Вчера, например, она надела туфли на таких высоких каблуках, что совершенно не могла ходить, и рассердилась на меня, когда я предложила ей воспользоваться папиной палкой.

– А что думает о ней твоя мама?

Должно быть, Сын Стекольщика догадался, что огорчил Таню этим вопросом, потому что она глубоко вздохнула и долго молчала, прежде чем ей удалось справиться со слезами.

– У меня нет мамы, – наконец сказала она. – То есть, может быть, и есть, но никто не знает, где она и что с ней случилось.

И Таня рассказала, как три года тому назад мама вскочила из-за стола, побежала в лавочку за горчицей и исчезла.

– Почему же она не послала тебя?

– В том-то и дело, что накануне я подвернула ногу.