Вениамин Каверин - Школьный спектакль

Интересно, что, когда я очнулся, у меня сразу стало хорошее настроение. И сейчас вполне приличное, если бы не болела шишка. Я положил на нее мокрое полотенце, но оно быстро нагревается, а часто бегать на кухню нельзя, мама заметит.

Словом, я, как говорится, дал шороху. Завтра контрольная по алгебре, но я не пойду. Между прочим, страшно хочется жрать. Это, кажется, верный признак, что у меня нет сотрясения мозга. Когда я шел домой, меня слегка подташнивало, и я думал, что сотрясение.

Самарина, конечно, тоже не придет. Вообще историю поскорее замнут, потому что надо, чтобы "педагогический эксперимент" удался. Теперь интересно разобраться, что происходило во мне подсознательно и почему еще утром, только продрав глаза, я уже твердо знал, что полезу драться.

Возможно, что я даже уже подрался во сне, а потом забыл, потому что утром сразу принял окончательное решение. По-видимому, пока человек дрыхнет, думая, что его вообще как будто и нет, на самом деле…

На этом историю мою можно было бы, кажется, и закончить. Однако самого главного я вам еще не рассказал.

Спектакль прошел с успехом, директор произнес на педсовете длинную речь с цитатами из Станиславского, режиссер обещал напечатать статью в журнале "Театр". Психологическое равновесие установилось в классе. Ссоры, размолвки, напряженность в отношениях – все это рассеялось, потому что было, так сказать, сценически изжито. Класс вспомнил, что ему предстоит стать "выпуском века", занятия возобновились, и все мало-помалу встало на свое место.

Можно и не говорить, что в следующем году вся моя четверка кончила с золотыми медалями. Столетие школы отпраздновали с размахом. На торжественном заседании ребята хором читали стихи, которые написал, разумеется, тот же Миша Крейнович. В отремонтированном здании состоялся банкет на сто пятьдесят персон.

Словом, все, кажется, удалось. Между тем можете мне поверить, что за сорок лет моей педагогической работы у меня не было более тягостного, мучительного года. Началось с того, что четверка почти перестала бывать у меня, стараясь одновременно подчеркнуть, что наши отношения нисколько не изменились. Однако прежняя близость ушла. Более того, подчас я начинал сомневаться – да была ли когда-нибудь эта близость?

Они жили деятельно, энергично. Но не от них я узнал, что Кругликов летом присоединился к археологической экспедиции, копавшей в Новгороде, а осенью сделал на собрании исторического кружка доклад о знаменитых грамотах на бересте. Что Крейнович написал сатирическую поэму, а Северцев с головой ушел в изучение театра. Я просто перестал существовать для них – и хорошо еще, если бы только для них. Какая-то "полоса отчуждения" образовалась между мною и классом, причем я не мог перейти ее, а класс не хотел. Психологические мостики, которые я старательно возводил в течение прошлого года, на первый взгляд остались на своем месте. Однако ни ко мне, ни от меня никто по этим мостикам больше не ходил. Уроки учили, сочинения писали, мои лекции – я читал в одиннадцатом классе нечто вроде лекций – вежливо слушали, но все это происходило как бы на экране немого кино, без сопровождения рояля.

Откуда же взялось это невидимое препятствие между классом и мною?

Допустим, размышлял я, все дело в моей "театротерапии", как назвал нашу инсценировку директор, любивший выражаться сложно. Но ведь не зла же я им желал, а добра! Их будущее зависело от того, как они закончат школу, и не кто иной, как я, заставил их задуматься над этим!

Допустим, продолжал я размышлять, я чего-то не заметил, не понял. Вскоре после спектакля произошло, например, совершенно неожиданное происшествие – Древин подрался с Северцевым, что само по себе показалось мне более чем странным: между этими мальчиками не только не могло возникнуть повода для драки, но вообще не было никаких отношений. Однако дрались они, по-видимому, не на живот, а на смерть, потому что Древин дня четыре просидел дома, а потом явился в школу, сильно прихрамывая, а Володя долго ходил с рассеченной скулой и синяком под глазом. Я тогда же попытался выяснить причину. Куда там! Древин сказал, что они не сошлись в оценке деятельности фараона Тутанхамона, а Володя очень серьезно объяснил, что это был дружеский бой между неандертальцем и неантропом. Вот и поймите тут что-нибудь!

Второе происшествие касалось Вари Самариной, которая вдруг решила подать заявление о переводе ее в другую школу. Тут уж, скажу без преувеличения, я приложил все силы, чтобы отговорить ее от этого поступка, неразумного хотя бы потому, что она была вероятным кандидатом на золотую медаль. И снова в разговоре, продолжавшемся добрый час, я потерпел поражение. Доводы мои она выслушала вежливо, за внимание поблагодарила, а потом весьма резонно доказала, что ей нет никакого расчета оставаться в нашей школе. С будущего года ее мать в другой, намеченной школе будет вести небольшую музыкальную группу, и Варе удобно совмещать учебные занятия с подготовкой в консерваторию. Но не эти доводы заставили меня замолчать. Разговаривая со мной ровным голосом, она не сводила с меня такого же ровного, внимательного взгляда, и я почувствовал себя… Ну, что вам сказать? Как бабочка на булавке в стеклянной витрине.