Валентин Катаев: Рассказы (сборник)

Рапалло, 1927

Который раз я уже останавливаюсь возле этой двери с приколотым к ней билетиком: «Звонок не звонит, просят стучать». Буквы крупные и неровные, слова лезут вверх. Должно быть, писала сама Верочка. Я снимаю с правой руки перчатку и звонко стучу. За дверью слышны голоса, но никто не отворяет. Подождав минуты две, я стучу еще раз. Американский замок щелкает, и дверь отворяется. Передо мною Верочка. Одной рукой она держится за дверную цепочку, в другой у нее стакан с перламутрово-мутной водой, откуда сильно пахнет валерьяновыми каплями. Она улыбается. Хорошенькие, немного оттопыренные, еще детские ушки розовеют из-под завитков черно-каштановых шелковистых волос. Видя ее изумленно-радостную, простодушную улыбку, невозможно самому не улыбнуться. Я сдержанно и снисходительно, как и подобает молодому офицеру-фронтовику, улыбаюсь и спрашиваю:

– К вам можно? Вы, кажется, чем-то заняты?

– Я? Нет. Да входите же, раздевайтесь.

Она снимает дверную цепочку и впускает ценя.

– Вы отвратительный, – говорит она, продолжая улыбаться сияющими глазами. – Вас повесить мало!

– Почему это?

– Сам сказал, что сегодня уезжает на фронт, а сам, оказывается, и не думал уезжать! Я вас ненавижу!

– Подождите, подождите, не все сразу, давайте разберемся хладнокровно, – говорю я, устраивая шинель на вешалку, прибитую так высоко, что с трудом можно дотянуться. Внутренне удивляюсь: как это Верочка умудряется вешать сюда свою шубку? Должно быть, подставляет стул.

Пока я стою перед зеркалом, заправляю гимнастерку, разглаживая впереди складки и затягивая скрипучий офицерский пояс, Верочка говорит, осторожно держа обеими руками на весу стакан и боясь разлить воду:

– Оставьте ваши шуточки. Они неуместны. Сегодня вы так легко не отделаетесь. Вы понимаете, что вы сделали со мной?

– А что?

– Сказали, что уезжаете, а я как последняя дура написала вам эту несчастную трогательную записку. Сожгите ее.

– Лучше умру!

– Перестаньте обманывать. Все равно я вам уже не верю. Вы не заслуживаете доверия.

Я делаю обиженное лицо.

– Значит, вы хотели, чтобы я уехал на фронт?

В ее глазах мелькает ужас.

– Нет! Что вы? Зачем это? Не надо!

– Что ж. Конечно. Я вас прекрасно понимаю. Пишете там всякие нежные слова: «дорогой, милый» и все прочее, а сами только и мечтаете, чтобы меня поскорее ухлопали.

Верочка страшно краснеет.

– Побойтесь бога!

Она всматривается в мое лицо и видит, что я улыбаюсь.

– Смеетесь?

– А что ж мне: плакать?

– Мерси. Сам говорит, что уезжает, а сам смеется. Кончено! Больше я ни одному вашему слову не поверю. Вот ни на столечко не поверю.

Она хочет показать четверть своего мизинчика с наполированным ноготком, но так как руки у нее заняты, то она беспомощно осматривается по сторонам.

– Ну уж ладно, хватит. Терпеть не могу этих объяснений в любви в передней, – говорю, делая серьезное лицо. – Что подумают друзья и знакомые?

– Слушайте, однако, у вас страшное самомнение. Вы не воображайте.

– Я не воображаю.

Верочка недоверчиво смотрит на меня и хочет погрозить пальцем, но мешает стакан, а взять его в одну руку как-то не догадывается.

– Нет, нет. Ни одному слову не верю, сам говорит «не воображаю», а у самого глаза так и блестят. Ну, скажите, отчего у вас так неприлично блестят глаза?

Чтобы скрыть предательский блеск глаз, я опускаю ресницы.

– От холода, – говорю я. – Почему это у вас пахнет, как в аптеке?

– С Лилькой истерика. Меня гоняли за валерьянкой. В общем – страшная драма.

Из-за двери слышится сердитый голос Верочкиной мамы:

– Вера, да скоро же ты наконец!

– Господи! – восклицает Верочка. – Они меня все хотят замучить.

Она хочет сделать руками энергичный жест, но вспоминает о стакане.

– Тьфу, пропасть, стакан этот. Не дает разговаривать. Я его, кажется, сейчас разобью, всем назло!

– Вера, да иди же ты скорей, Христа ради, – слышится из-за двери.

– Сейчас, – отвечает Верочка плаксиво, – не дают с человеком поговорить. Не умрет ваша Лилька без валерьянки. Пойдем, Павлик.

– Чего я там не видел? Лучше я посижу здесь на сундуке. Тихо, уютно. А там истерика, семейная драма. Удобно ли соваться?

Верочка делает страдальческие глаза:

– Госссподи! Идите, вам говорят. Просто к Лильке с фронта жених приехал, и она в своей комнате дает спектакль безумной страсти.

Я боком вхожу в столовую, где Верочкина мама накалывает на коленкоровый манекен с дамской грудью, но без зада, куски синей материи. Манекен шатается на своей единственной ноге. На столе разложены модные журналы, выкройки, кружева, насыпаны булавки. По всей комнате валяются походные офицерские вещи, – но всей вероятности, имущество Лилькиного жениха.